Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.

– Уже темнеет. Мне пора, – сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. – Я пошел.

Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.

Такуан ожидал, что найдет в письме Мусаси слова досады и разочарования, но Мусаси писал только о решении уединиться в горах. В письме была и песня, которую он исполнил Гонноскэ. Письмо завершалось словами: «Беспокойный странник, я вновь пускаюсь в путь без цели и смысла. Быть может, следующие строки объяснят тебе что-то:

Удзикацу и Синдзо до глубины души тронула деликатность Мусаси.

– Он слишком непритязателен, – сказал Удзикацу. – Хорошо бы повидаться с ним, пока он не ушел. Сомнительно, что бы он откликнулся на наше приглашение, так что я сам лучше навещу его. – С этими словами Удзикацу поднялся, но к нему обратился Гонноскэ:

– Задержитесь на минуту. Я тоже возвращаюсь к Мусаси, но он просил передать кое-что Иори. Можно позвать мальчика?

Иори пришел и сразу увидел свой мешочек.

– Мусаси сказал, что это единственная память о твоем отце, – произнес Гонноскэ.

По просьбе Такуана Иори рассказал о родителях.

– Единственное, о чем я не знаю, – это судьба моей сестры. Не помню, чтобы отец и мать что-нибудь говорили о ней. Жива ли она? – завершил он свой рассказ.

Такуан достал из мешочка мятый лист бумаги. Прочитав зашифрованную надпись, оставленную отцом Иори, Такуан едва сдержал возглас изумления.

– Здесь написано про твою сестру, – произнес он, пристально глядя на Иори.

– Я подозревал об этом, но настоятель храма Токугандзи не смог разобрать записку отца.

Такуан начал читать: «Я решил скорее умереть с голоду, нежели поступить на службу к новому сюзерену. Мы с женой с трудом влачим жалкое существование. Нам пришлось оставить нашу дочь у дверей одного храма в центральной провинции. Мы вложили в ее одежду „голос неба“ и поручили девочку милости богов. Вскоре мы перебрались в другую провинцию. Я купил крестьянский дом в провинции Симоса. Я мечтал навестить место, где мы оставили девочку, но мы жили слишком далеко оттуда. Я не был уверен, пойдет ли на пользу девочке мое появление, поэтому решил не объявляться ей.

Да, родители жестоки. Сердце жгут стихи Минамото-но Санэтомо:

Да не осудят меня предки! Я не мог запятнать честь изменой сюзерену. Ты – мой сын. Никогда не вкушай от бесчестия, как бы ты ни жаждал славы».

– Ты увидишь сестру, – проговорил Такуан, засовывая бумажку в мешочек. Я хорошо ее знаю. И Мусаси тоже. Пойдешь с нами, Иори.

Такуан не упомянул имени Оцу, не объяснил, что «голос неба» означал флейту.

Быстро собравшись, все пустились в путь. До дома на равнине добрались на утренней заре. Дом был пуст. Над краем равнины застыло одинокое облако.

В лучах неяркого солнца тень сливовой ветки дерева на оштукатуренной стене походила на четкий рисунок тушью. В Коягю пришла ранняя весна, и заросли сливовых деревьев ждали прилета соловьев.

Соловьи появлялись в определенное время года, но странствующие ученики боевых искусств стучались в ворота замка круглый год. Их поток не иссякал, но просьбы не отличались разнообразием – все хотели сразиться с Сэкисюсаем или получить его наставления. «Всего один поединок», «Хочу только взглянуть на учителя», «Я – единственный ученик такого-то» – последние десять лет на все эти просьбы стража отвечала, что хозяин никого не принимает по причине преклонного возраста. Одни уходили молча, другие пускались в пылкие рассуждения о смысле Пути и о недопустимости пренебрежительного отношения к молодым фехтовальщикам, третьи пытались подкупить стражу.

Бесчисленные визитеры не знали, что Сэкисюсай умер в конце прошлого года. Мунэнори не мог покинуть Эдо до четвертого месяца, поэтому до его приезда решили держать смерть старого даймё в тайне. За стенами замка о смерти его владельца знали немногие доверенные люди. Один из них в этот момент сидел в гостевой комнате замка. Это был Инсун, настоятель Ходзоина, который после кончины Инъэя не только сохранил славу монастыря как центра боевого искусства, но и приумножил ее. Он поддерживал тесную связь между монастырем и замком, возникшую во времена молодости Сэкисюсая и Инъэя.

Инсун хотел повидаться с Хёго. Сукэкуро догадывался о намерениях старого монаха. Он собирался проверить Хёго в бою, ведь поговаривали, будто в мастерстве тот превзошел и деда, и своего дядю Мунэнори. Хёго считал такой поединок бессмысленным.

– Если бы Хёго чувствовал себя получше, он встретился бы с вами, – уверял Инсуна Сукэкуро.

– Неужели он до сих пор не вылечился от простуды?

– Да, совсем замучила его.

– Не знал, что Хёго так слаб здоровьем.

– Пожив в Эдо, он отвык от наших суровых зим.

Слуги тем временем искали в саду Оцу. В одном из садовых домиков раздвинулись сёдзи и показалась Оцу. Она пошла по дорожке, оставляя за собой тонкий запах благовоний. Бледность ее лица могла бы сравниться со сливовым цветом. Она была в трауре, который не сняла и по прошествии ста дней после смерти Сэкисюсая.

– Где вы были? – подбежал к ней мальчик-слуга. – Господин Хёго ждет вас.

Оцу поспешила в его комнату.

– Оцу, будь добра, поговори вместо меня с одним посетителем, – попросил Хёго. – С ним сейчас Сукэкуро, но думаю, что он уже изнемог, слушая бесконечные рассуждения об «Искусстве Войны».

– Настоятель Ходзоина пожаловал?

– Да.

Оцу слегка улыбнулась и, поклонившись, ушла.

Инсун, не церемонясь, продолжал расспросы о Хёго. Сукэкуро мучительно искал выход из затруднительного положения, подбирая слова поделикатнее, и, к его счастью, появилась Оцу.

– Как приятно вновь видеть вас в замке, – обратилась она с улыбкой к настоятелю. – К сожалению, Хёго очень занят срочным посланием в Эдо. Он просил извиниться перед вами.

Оцу принялась угощать чаем и сладостями Инсуна и сопровождавших его двух молодых монахов.

Инсун притворился, будто не заметил расхождений в объяснениях Оцу и Сукэкуро по поводу Хёго.

– Весьма жаль, – произнес он. – У меня важное сообщение для него.

– С удовольствием передам его, – подхватил Сукэкуро. – Уверяю, оно достигнет только слуха Хёго.

– Не сомневаюсь, – ответил старый монах.

Инсун принес весть о замке Уэно в провинции Ига. Граница между двумя уделами находилась в нескольких километрах к востоку и пролегала по безлюдной горной местности. Иэясу, конфисковав Уэно у принявшего христианство даймё Цуцуи Садацугу, передал земли Тоде Такаторе. Такатора поселился во владении в прошлом году, отремонтировал замок, изменил налоги, обновил ирригационную систему и укрепил свою власть. Теперь он намеревался расширить свои земли за счет Коягю. Такатора направил группу самураев в Цукигасэ, где они занялись строительством, вырубкой сливовых деревьев, тем самым открыто нарушая границы Коягю.