Это не была обычная докладная записка, напичканная цифрами, цитатами, это был продуманный план переустройства села, мотивированный жизненными фактами, — и Сивашеву это очень понравилось. Нравилось ему и то, что в записке говорилось не только о вещах — о хозяйстве, о школах, о плотинах, о прудах, о конюшнях, театрах, то есть не только о материальных ценностях, но и главным образом о человеке.

И все шло прекрасно, пока Сивашев не натолкнулся на те пункты в докладной записке, где говорилось о деньгах.

— На постройку плотины — двести тысяч рублей? — сурово спросил он и красным карандашом жирно вычеркнул этот пункт.

— Зачем черкать-то? — запротестовал Кирилл.

Сивашев нахмурился, хотел было возразить, но в это время открылась боковая дверь, и в кабинет вошел человек в куртке военного образца, в белых брюках и в сапогах с короткими голенищами. Он шел к столу, пересекая комнату наискось, весь плотно сколоченный, без лишних движений рук, головы, туловища. Из полутемного угла он выступил стремительно. Сивашев быстро поднялся из-за стола, уступая место, а Кирилл невольно сделал несколько шагов назад и прислонился к стене.

— Товарищ Ждаркин, — проговорил Сивашев и показал на Кирилла.

— А-а-а, — в глазах человека блеснула еле заметная усмешка, но он тут же приложил руку к груди, отвел и, чуть не касаясь рукой пола, шутейно раскланялся перед Кириллом, произнес: — Иосиф Сталин.

— Вижу, — чуть не вскрикнул Кирилл и крепко сжал протянутую ему руку.

— Будь гостем дорогим. — И, повернув ладонь Кирилла кверху, Сталин удивленно, все так же не переставая улыбаться, проговорил: — Эге. Лапка. А мать жива?

— Жива.

— Все такие? Дети.

— Нет. Я один такой выпер.

— Хорош «выпер».

«О чем это он со мной?» — мелькнуло у Кирилла, и он растерялся.

Сталин, поняв растерянность Кирилла, глядя в сторону, заговорил еще проще:

— От земли, стало быть, приехал? Хо-орошо-о. Очень. — И, прищурившись, добавил: — Записку вашу мы читали. Сердитесь, почему долго не отвечал? Всему свое время. Ну, зато в Москву вызвали… Что? Опешил?

«А ведь он со мной на моем языке говорит», — подумал Кирилл и сказал, лишь бы не молчать:

— Сергей Петрович денег не дает, товарищ Сталин.

— Скупой?

— А он упорный, — подчеркнул Сивашев.

— И то и другое хорошо. Крестьяне, например, наши… — И Сталин заговорил о крестьянах, причем ни разу крестьянина не назвал мужиком, но в разговор то и дело вставлял народные слова, совсем не стесняясь употреблять их так, как употребляют их сами крестьяне. Слова эти были яркие, меткие, но подчас весьма ядреные.

— А вы вот на свадьбах у крестьян гуляете? — неожиданно спросил он Кирилла.

— Нет.

— Почему?

— Да ведь за это…

— Зря. Надо быть ближе к народу… с народом. Гуляйте на свадьбах. Ума, конечно, не пропивайте… — Сталин чуточку подождал, и глаза его снова глянули куда-то мимо — мимо Кирилла, мимо Сивашева, мимо кремлевских стен — куда-то далеко в пространство, и разом вспыхнули, ожили, «вернулись обратно». — Вот есть такая сказка — легенда про древнего богатыря Антея. Не читали? Почитайте. Каждый раз, когда этому Антею в борьбе с противником приходилось туго, он прикасался к груди своей матери Земли и снова набирался сил и становился непобедимым. И только Геркулес, — Сталин возвысил голос и вскинул руки вверх, как бы поднимая кого-то, — и только Геркулес, оторвав Антея от Земли — от матери, в воздухе задушил его… А наша мать — народ. — Это было сказано сильно, взволнованно, и Сталин как бы распахнулся, впервые открыл себя всего, но тут же снова движения рук у него стали плавные, чуть-чуть косые — скупые.

«О-о-о, вон он какой! — воскликнул Кирилл про себя. И то ощущение недосягаемости Сталина, которое вначале так было сковало Кирилла, молниеносно исчезло, и он увидел перед собой другого Сталина: Сталина, которого он знал по борьбе с врагами партии, по фронту. — Наш ты… наш… кровей наших!» — хотел было он сказать, но слова показались ему слишком громкими, и он заговорил о другом, заговорил о своем дяде Никите Гурьянове, чтобы иллюстрировать только что высказанную мысль Сталина. о народе. Кирилл рассказал про путешествие Никиты Гурьянова в поисках «страны Муравии, где нет коллективизации», и закончил рассказ выражением самого же Никиты:

— «Живучи на веку, повертишься и на сиделке и на боку».

— Как? Как? — Сталин вдруг захохотал. — Живучи на веку… Как? — и, не переставая хохотать — громко, раскатисто, — заходил по кабинету, то и дело повторяя: — Живучи на веку… живучи. Вот! Слыхал, Сергей Петрович? — и поднял палец кверху. — Вот она — крестьянская диалектика. И живет теперь в колхозе — этот самый дядя Никита?

— Да. Живет… и работает. Говорит, радость новую нашел и «душа на место встала».

— Душа на место стала? — Сталин чуть вскинул голову и искоса посмотрел куда-то в сторону. — Это хорошо. Душа на место… это хорошо. У крестьянина никогда душа на месте не была: страх не давал ей покоя… Но вы особенно не утешайтесь: дядя ваш еще может показать себя.

— Оно, конечно, — согласился Кирилл, поняв, что слишком похвалился перед Сталиным.

— Ну, вот видите, — мягко упрекнул Сталин. — Впереди у нас еще много дел. — Он подвинул к себе докладную записку Кирилла и стал ее читать. Читая, он натолкнулся на слово «ляпус» и тут же поправил его, написал: «ляпсус». — Ваша машинистка из ляпсуса сделала новый ляпсус, — и посмотрел на Кирилла. — А скажите, это… — он ткнул в записку карандашом, — только ваши думы или и думы народа?

— И народа, товарищ Сталин.

— Правду говоришь?

— У меня язык не повернется, чтоб сказать вам неправду.

— Хо-орошо-о. Очень хо-орошо-о. Талантливые люди в нашей стране разгибают спины…

Что еще тогда было? Да, вот что. Наступила длинная пауза. Сталин долго смотрел в окно на Кремль, Сергей Петрович уткнулся в папку с бумагами, а Кирилл неотрывно рассматривал фиалки во флакончике, совсем не понимая, как и зачем они сюда попали. Впрочем, он об этом вовсе и не думал, он думал о другом: фиалки напомнили ему широкобуераковские поля, леса, народ… и перед ним снова встал Антей… И Сталин со вскинутой рукой и его слова: «И только Геркулес… оторвав Антея от Земли — от матери…»

— На фиалки смотришь? — прервал его думы Сталин.

— Да.

— Дочка прислала. Она у меня командир. Командует. Придешь домой, а она командует: «Давай кино… и никаких гвоздей». — «Как, говорю, «никаких гвоздей»? Нам гвозди нужны… мы строим. А ты — «никаких гвоздей». — «Без лишних слов, товарищ Сталин, говорит. Садись. Крутить кино будем». Ну, ладно, валяй командуй. — Сталин снова посмотрел куда-то в пространство и спросил Кирилла: — А у вас дети есть?

— Да как же, как же… Аннушка.

— Дочка, значит?

— Она, конечно, дочка… но отец другой. Но, — Кирилл развел руки, — но дочка, конечно. Люблю. Но у меня еще сын был от прежней.

— А-а-а, стало быть, меняла?

— Да нет, а так как-то несподручно выходило.

— Я не обвиняю. Но нам и тут надо подумать и создать такую семью, чтобы мы гордиться ею могли.

«Вот мы со Стешкой такую и создадим!» — хотел было сказать Кирилл, но спохватился, решив, что это будет неуместным хвастовством, и снова заговорил о том, что Сергей Петрович не дает денег. А потом уже пойял, что об этом во второй раз не надо было упоминать, что если Сталин обошел молчанием этот вопрос, стало быть он вполне согласен с Сергеем Петровичем. И тут спохватился Кирилл, но было уже поздно: глаза Сталина вдруг посуровели.

— Денег? — сухо проговорил он. — Все требуют денег… Денег, денег, денег… и все круглые цифры. Вот у вас в записке — сто пятьдесят тысяч, триста тысяч, двести тысяч. Батюшки! Тут еще — шестьсот тысяч. Все круглые цифры. Что ж, вы думаете, мы тут не разбираемся?

— Да нет, что вы, — растерянно пролепетал Кирилл.

— Страна, дескать, большая, денег много. Что им — валяй… — Но, увидав, как ошарашивающе подействовали его слова на Кирилла, Сталин заговорил мягче: — Поймите, нельзя строить, хотя бы и образцовый район, исключительно на государственные средства. Чем вы счастливее других? Тем, что впереди других идете? Приветствуем от всей души. Тем, что план разработали? Приветствуем от всей души. Но… какая вам лично — да и всем — будет хвала и честь, если мы отпустим средства, а вы построите? Постройте-ка на свои.