Некоторые художники — собиратели старья, быть может, просто высмеивают общество, которому потребно столько ерунды, чтобы процветать? И право, разве мы не сожалеем, хотя бы чуть-чуть, об утрате сельских привычек снова и снова пускать все в ход? Такие вопросы задают себе люди искусства, видя, как обстоят дела. Быть может, реабилитация отходов в искусстве сопряжена с болезненной мнительностью художника перед лицом столь беззастенчивого приобретательства? Ведь говорит же Леа Вержин в своей книге «Когда отбросы становятся искусством» (Париж, 2007): «Отбросы — всего лишь трагическая изнанка товара». Не пытаются ли художники на свой лад высмеять излишества общества потребления, придав больше цены тому, что оно уже потреблять не желает?

Притягательность отходов как сырья для художественного творчества, похоже, сопряжена с сопротивлением той свирепой склонности все испортить и изгадить, что характерна для мест, где одерживает верх дегуманизация. Люди искусства негодуют против такого положения, когда почетом пользуется только новое, а все пожившее (хотя и прочное) предается анафеме. Испанский художник Антонио Тапиес замечает: «Все грязное и уже давно бывшее в ходу мне часто кажется более благородным, чем любые предметы буржуазной гигиены».

Современные художники с радостью приспосабливают отходы для своих целей. Они стремятся применить найденное в своих работах, скульптурах, в мебели, в инсталляциях и декоре, внедряя туда обрывки той реальности, что уже не пользуется почетом. Их привлекают разнообразие форм, текстур, новая цветовая ритмика, особая контрастность… Все это часто дает повод для художественных провокаций. Шокируя нас, они побуждают по-иному взглянуть на окружающее. Приходит на ум знаменитое высказывание Пауля Клее: «Искусство не воспроизводит видимость, а делает видимым».

Марк Тарди тоже занимался «выворачиванием наизнанку» всякого рода предметов и материальных остатков: ломаных фотоаппаратов и деревянных стульев, брошенных кожаных перчаток, консервных банок, служивших постаментами для чурбанов со всевозможными рожами. Он так удивительно перекраивал свои стулья, что они нередко вызывали у зрителей смех. Этот «пластический хирург» в области мусороведения черпает из материального беспорядка сырье для своего вдохновения. Стопка газет, искореженная дождем, для него уже несет в себе некий замысел и предвещает его формальное решение. Подвергая свои находки случайным воздействиям, прессуя или растягивая, он обрабатывает так разнообразную печатную продукцию, добиваясь совершенно неожиданных результатов, почему его и называют «паломником, взыскующим новых форм». Ради перемены взгляда он изменяет форму того, на что обращен глаз.

Некоторые из тех, кто творит на материале отбросов, решаются ограничить себя только одной их разновидностью. Так, Жан-Ив Пенек выбрал в качестве материала легкие ящики из деревянных реек, применяющиеся для транспортировки фруктов. Он их разбирает на части, режет рейки на квадратики, из которых выкладывает целые мозаичные картины и барельефы. Ящичная планка из тополя позволяет ему обыграть свою текстуру, узелки, прожилки… Его урожай — цветные изображения, логотипы фабричных марок, фрагменты слов, с помощью которых он творит свои фигуративные или абстрактные картины. Это его развлекает: «Работа ориентирована у меня по двум осям: разделение сущностей и сотворение нового порядка. Меня забавляют надписи и портреты, поскольку множатся их связи с историей искусства и моей собственной биографией».

Создание мебели или иных предметов ежедневного обихода совершенно преображает подобранные фрагменты. Мильвия Мальоне мастерит мебель в стиле кич, приклеивая к поверхностям своих изделий целые наборы приспособлений, подобранных на свалке, и покрывая все это лаковой живописью. Элен Карийон Жоржи набирает на дешевых распродажах выжимал-ки для лимонов, металлические скоросшиватели, автомобильные фары, формочки для пирожных, старые хромированные пылесосы и прежде всего велодетали, а затем трансформирует все это в лампы и торшеры на шарнирах. Любовь некоторых современных мастеров успела заслужить и пластмасса, воспетое многими новое сырье развивающегося мира, радующее глаз формами и расцветками. Элен де ла Морейр делает из нее сумки, используя так называемую «шнуровую» технологию (bilum) и привлекая для этой работы в качестве сотрудников людей с ограниченными возможностями.

С некоторых пор официальное искусство уже не относится с былой брезгливостью к произведениям, исполненным из самых странных материалов, в том числе из отбросов. Теперь такие творения принимают в галереи и музеи. Однако подобная снисходительность официальных инстанций, вероятно, пока лишь призвана нейтрализовать бессовестную злобу иных производителей отходов? Частенько то, что в искусстве начала XX века выглядело революционным, ныне выворачивается наизнанку, сводится к простой развлекательности и фривольному заигрыванию.

Как бы то ни было, творчество на основе отходов позволяет выработать язык, созвучный проблемам эпохи. Люди искусства не только реагируют на грехи общества потребления, они создают новый путь визуального общения. Во всяком случае, они показывают нам, что ни в чем нет жесткой первоначальной обусловленности, любая вещь многогранна, если дать себе труд к ней хорошенько присмотреться. После нескольких лет или недель пресного функционального применения некоторые свойства самых бытовых вещей могут быть празднично, весело или остроумно обыграны. Тогда отходы получают отсрочку и новые роли, прежде чем, увы, навсегда сойти со сцены.

Люди вступают со своими отходами в сложные амбивалентные отношения, колеблющиеся между отвращением и притяжением. Наиболее обеспеченные из них безоговорочно осуждают самое упоминание о свалках, поскольку все это неудобно, грязно, а значит, внушает тревогу. Напротив, те, кто далек от преуспеяния или отвержен индустриальным обществом (безработные, инвалиды, пенсионеры, заключенные, душевнобольные, непризнанные художники), так или иначе сталкиваются с выброшенными вещами или веществами. Они вступают во владение ими, пытаются их вернуть к жизни, подчас полностью меняют способ их использования, чтобы те еще им послужили. На сегодняшний день такое положение остается неизменным и в развитых, и в развивающихся странах, не говоря уже о бедных государствах. Сортировка и вторичная обработка остаются для неимущих средством выживания, когда тем приходится мигрировать из деревни в город или из страны в страну.

Практика тряпичничества, ставшая с середины XX века уделом маргиналов в богатых странах, еще не думает умирать в третьем мире. От Манилы до Мехико, от Дакара до Калькутты тысячи семей (от 1 до 2% населения земного шара) выживают благодаря отбросам, а иногда прямо селятся на них и месят ногами грязь свалок. Ведь если в развитых государствах промышленность дает людам необходимое и избыточное, то развивающиеся пытаются решать свои задачи исходя из того, что выброшено другими. Последнее превращается в наборы полезных предметов или украшений, способных еще послужить нуждающимся в них людям, которые делают все возможное, чтобы извлечь пользу из того, что попало им в руки.

Культурное восприятие по отношению к отходам тоже эволюционирует. Для некоторых вещь, хотя бы кратковременно побывавшая в использовании, — это нечто уже лишенное своего содержания, пустой стакан, отброс, а для других она еще способна послужить, это стакан полный, тут можно говорить о цене. Когда товар перестает быть таковым? С какого момента он переходит в разряд отбросов? Граница между тем, что еще может функционировать, и тем, что должно исключить, зыбка, переменчива. Здесь еще важно, как что назвать. В области отходов часто с помощью семантических сдвигов пытаются подновить позолоту, продлить жизнь товару и ремеслу, которое с ним связано. Как только не называли мусорщиков, чтобы прикрыть осторожным словом презрение к их профессии! Некоторые доходили до таких семантических изысков, как «золото наших помоек». Экономический и социальный контекст также влияет на значимость отбросов. Во время кризисов и финансовых тягот к ним относятся нежно, их снова перерабатывают, вторично пускают в производство, а в годы преуспеяния зарывают поглубже и знать о них не хотят.