— Но у вас же, маменька, есть свой капитал, — удивленно спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой и говорит с блаженной улыбкой: «Я отдала все богу, если ты любишь меня, то дашь. Они пойдут на доброе дело».

Я рот разинул от удивления.

Жила на всем готовом, даже процентов не тратила и вдруг… чуть ли не сто тысяч исчезли в три с половиной месяца!

— Куда же вы дели весь свой капитал?

Ничего не ответила. Показала на образ и замолкла. Только настаивает, чтобы я дал ей денег.

— Да зачем, хоть объясните! — спрашиваю.

— Для спасения моей души, — говорит.

Подумал, подумал и дал.

Дней через десять приходит снова. Опять ей семь тысяч нужно. Стал я уговаривать, расспрашивать: плачет. Дал снова.

Этаким манером повторялось раз пять.

Вижу, что спасение души что — то дорого обходится. Стал выслеживать ее — ничего не вышло.

Никуда не ходит, никого не принимает, никуда денег не тратит, а между тем все берет и берет. Но что самое главное, так это то, что ее слезы и жалобы на нужды в деньгах совершенно искренни и натуральны…

Серпухов на минуту замолк и, взглянув на Шерлока Холмса, как — то виновато улыбнулся.

— Я знаю, — проговорил он, — что эта история не по вашей специальности, но… я думал услышать от вас хоть дельный совет. Я слышал, что вы не только хороший открыватель преступлений, но и прекрасный психолог. О преступлении в данном случае не может быть и речи…

Шерлок Холмс задумчиво глядел на свои ногти, но по сдвинутым бровям я догадывался, что мозг его работает.

— А что вы сами думаете об этой истории? — спросил он наконец.

— Я думаю, что Александр и матушка к концу жизни помешались на спасении своих душ, — ответил задумчиво Серпухов.

— Не было ли у вас в роду примеров психических заболеваний среди предков? — спросил Холмс. — И в особенности, по женской линии?

— Нет.

— А сифилиса?

— Нет!

Холмс снова задумался.

— Отбрасывая в сторону предсмертное поведение вашего брата, — произнес он наконец, — возможно предположить, что ваша матушка стала одержима манией накопления и сокрытия денег от других. Возможно, что все богатство покоится где — нибудь в ее же комнате.

— Предполагал я и это, но меня смущает искренность ее просьб и уверений в том, что денег у нее нет, — проговорил Серпухов. — Ведь если продолжать такие выдачи, то скоро придется закрыть фабрику. И так уже дела стали немножечко хуже, и я, не признававший раньше никаких векселей, стал уже прибегать к займам, которые очень вредно отзываются на деле. Между тем мои отказы вызывают такой необыкновенный упадок сил у старухи, что я иногда начинаю опасаться за ее жизнь. Научите меня, мистер Холмс, что делать? Или, может быть, вы сами сумели бы повлиять на нее?

Серпухов остановился и, ожидая ответа, молча теребил полы своего сюртука.

Но Холмс, низко опустив голову и весь уйдя в свои таинственные думы, медлил.

Наконец он очнулся.

— Я желал бы заглянуть к вам, чтобы поговорить с вашей матушкой, — произнес мой друг.

И, словно про себя, добавил:

— Вернее всего, что она стала ненормальной из — за предсмертного поведения сына. Что же касается денег, то их она попросту прячет…

— Значит, я могу рассчитывать на ваше посещение? — спросил обрадованный Серпухов.

— Да. В Харькове мы находимся лишь проездом и так или иначе должны ехать в Москву, куда меня приглашали по одному интересному делу. Если мы выедем завтра, то послезавтра будем уже там и, если вы оставите ваш адрес, я зайду к вам в тот же день.

— Я буду вам очень, очень обязан! — воскликнул Серпухов. — Мы можем даже вместе выехать отсюда. К завтрашнему дню и я покончу со своими делами.

— Скажите, — перебил Холмс, — ваша матушка не заговаривается?

— Нет.

— И кажется в остальном вполне нормальной?

— Вполне.

— Говорит ли она о близкой смерти?

— Прежде она о ней и не вспоминала, но в последнее время стала часто говорить о своей скорой смерти и о том, что мне уже недолго остается исполнять ее просьбы.

— А ее здоровье?

— Старуха, видимо, слабеет. Она тоскует, молится, совсем осунулась и все время молчит. Видимо, мысль о смерти угнетает ее.

— Делала ли она какие — либо распоряжения на случай смерти?

— Да. Она купила себе место на кладбище.

— А завещание?

— Завещание совершенно не нужно, так как я являюсь единственным наследником.

— Часто ли она вспоминает покойного сына?

— Последнее время она молчит. Но если ей почему — либо приходится вспоминать о нем, то она говорит не иначе как о святом и называет его: «Святой Александр».

— Благодарю вас. Это все, что мне хотелось узнать, — проговорил Холмс. — Итак, мы поедем вместе.

Серпухов поднялся и ушел, а мы остались одни.

— Скорее всего это тронутая разумом, — произнес Холмс задумчиво. — Впрочем, посмотрим. На свете встречаются разные неожиданности.

На следующий день мы выехали из Харькова скорым поездом и через сутки с небольшим были уже в Москве.

Заехав на полчаса в «Большую Московскую» гостиницу, мы привели в порядок наш туалет и отправились на фабрику Серпухова.

Сам Иван Андреевич поехал туда прямо с вокзала и встретил нас дома. Несмотря на то, что он расстался с нами не более часа тому назад, у него был очень расстроенный вид и на вопрос Холмса: «Все ли в доме благополучно?» — ответил:

— Не успел приехать, как уже пристала! Вот вынь да положь ей четыре тысячи рублей. Просто хоть продавай фабрику да беги вон!

Он провел нас в гостиную, обставленную очень богато, хотя и безвкусно, и попросил присесть, распорядившись подать сюда кофе.

Разговаривая, мы рассматривали виды и альбомы с фотографиями, которыми были завалены столы в гостиной. Сам Иван Андреевич, желая угодить нам, то и дело давал пояснения.

— Вот это мой дядя, это одна знакомая барышня… — указывал он то на одну, то на другую карточку, совершенно не справляясь о том, интересно ли нам смотреть на его дядю или нет.

Позевывая, мы пялили глаза то на дядей, то на каких — то детей и дам, вынужденные из — за его объяснений смотреть дольше нужного на выцветшие или совершенно неинтересные лица и, кивая головами, мычали:

— Ага… вот как!.. Ах, это ребенок вашей тетки? — и тому подобные бессмысленные фразы.

— А это моя матушка! — проговорил Серпухов, заменяя старый альбом новым.

Холмс внимательно посмотрел на фотографию. На карточке мы увидели женщину лет пятидесяти пяти, с бесцветным лицом и добрыми глазами.

Поглядев на нее с минуту, Холмс перевернул страницу.

— А вот это — мой покойный брат Александр, — сказал Серпухов, указывая на кабинетный портрет.

Холмс пододвинулся ближе к альбому, и видно было, что он очень заинтересовался фотографией. Я тоже взглянул на нее. На карточке был изображен довольно молодой мужчина, с красивым энергичным лицом и вьющимися светлыми волосами. Его безбородое, с пушистыми усами лицо можно было бы назвать даже очень красивым, если бы не слегка прищуренные глаза, смотревшие насмешливо и зло, и тонкие губы с едва заметными злыми линиями в уголках рта.

Фотография брата Александра, видимо, сильно заинтересовала Шерлока Холмса, так как он рассматривал ее со всех сторон, повернув альбом к свету.

— Очень интересная фотография! — проговорил наконец он задумчиво.

— Да, брат был красив, — сказал Серпухов.

— И странно… — снова, словно про себя, сказал Холмс. — Странно, что с такими характерными чертами он попал в разряд святых.

— Вы находите что — нибудь особенное в его лице? — спросил Иван Андреевич.

— Д — да… нахожу, — ответил Холмс и, неожиданно перевернув страницу, переменил разговор.

Но альбом, видимо, больше не интересовал его. Кое — как досмотрев до конца, он положил его на стол и обратился к хозяину:

— Ваша матушка в настоящее время дома?

— Да, но она вышла погулять в сад. Он у нас находится во дворе, и она ежедневно гуляет в нем два раза по полтора часа.