«Отъезд вино… знакомцы и знакомицы…» Отъезд вино… знакомцы и знакомицы, Иной на страсть, иной на водку падок… И бурный пурпур вновь во взоры ломится Блестящими параболами радуг. Здесь из перста высасывали деньги, Здесь вместе жили, вместе чушь пороли Поэты, выпивохи, неврастеники, Не Казановы и не Ривароли… Пора, пора! Инерции уменьшены, И <…>, и родственники живы. А жить бы мне житухою шуругою, И быт пригож, речист, уютно грязен… Я плавал бы на лодочке с подругою – Заносчивый, провинциальный Разин. И если небо в звездочку оклеено, И воет вечность, зрелая гитара. За совершенство древнее Лигеино, — Ах! Пожалейте бедного Эдгара! И если шесть печатей мне дозволено – Я пред тобой, как пред седьмой печатью. Свой смертный саван видишь, Ленский? Олино Средин куртин белеющее платье? Не брезгуй же, Киприда, нашей свалкою, Таскайся по засаленным полатям! Мы за тебя, за глупую, за жалкую, За низкую высокой жизнью платим… 1933-1934, Харьков «Разверзаются недра, хозяйки взлетают в воздух…» Разверзаются недра, хозяйки взлетают в воздух. Обалделый рассудок кричит: я пропал, я украден. Забубенное брюхо нуждается в плановых звездах, И влюбленное сердце желает отборных говядин. Поглядите на нас: как чистейшая медь золотея, Блещет луч – на златом терему, на разбитом корыте. На коробке конфет – я Снегурочка, я Галатея, Пред коробкой конфет он – задумавшийся потребитель. Не подводят итоги зиме в разбитных разговорах – Эх, не пить бы перцовки и дамочек в гости не звать бы. И сквозь снег проступает чудовищной лирики ворох, И снегурочки тают, и <всё> заживает до свадьбы. 1934 «Я богат кои веки…» Я богат кои веки, Я жую шоколад. А вокруг человеки Говорят, говорят… Экий город воздвигли, И последняя фря Здесь творит фигли-миг Говоря, говоря… Мне бы в домике эком Кофеек заварить, Тоже стать человеком: Говорить, говорить… И ни хладной кифары, Ни божественных рун! Разводил тары-бары, Говорун, говорун…. Мы совсем заморились, От забот и наук. Расцвети, амариллис, Алевтина, ау… 1934, Москва «Совсем не хочу умирать я…»
Совсем не хочу умирать я, Я не был еще влюблен, Мне лишь снилось рыжее платье, Нерасцениваемое рублем. Сдвинь жестянки нелегкой жизни, Заглуши эту глушь и темь И живою водою брызни На оплакиваемую тень. В золотое входим жилье мы В нашем платье родном и плохом. Флирты, вызовы и котильоны Покрывал расписной плафон. Белоснежное покрывало Покрывало вдовы грехи, И зверье в лесах горевало И сынки хватали верхи. Мрак людских, конюшен и псарен. Кавалер орденов, генерал, Склеротический гневный барин Здесь седьмые шкуры дирал. Вихри дам, голос денег тонкий, Златоплечее офицерье, И, его прямые потомки, Получили мы бытие. И в садах двадцать первого века, Где не будут сорить, штрафовать, Отдохнувшего человека Опечалит моя тетрадь. Снова варварское смятенье… И, задев его за рукав, Я пройду театральной тенью, Плоской тенью с дудкой в руках. Ах, дуда моя, веселуха, Помоги мне спросить его: Разве мы выбираем брюхо Для зачатия своего? 1936-1937 «Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов…» С.П. Версоблюку Город блуждающих душ, кладезь напрасных снов. Встречи на островах и у пяти углов. Неточка ли Незванова у кружевных перил, Дом ли отделан заново, камень ли заговорил. Умер монарх. Предан земле Монферан. Трудно идут года и оседает храм. Сон Фальконета — всадник, конь и лукавый змий, Добела раскаленный в недрах неврастений. Дует ветер от взморья, спят манжурские львы, Юноши отцветают на берегах Невы. Вот я гляжу на мост, вот я окно растворил, Вьется шинель Поприщина у кружевных перил… Серенькое виденьице, бреда смертельный уют… Наяву кашляют бабушки и куры землю клюют. Наяву с каждой секундой всё меньше и меньше меня, Пылинки мои уносятся, попусту память дразня, В дали астрономические, куда унесены — Красные щеки, белые зубы и детские мои штаны. 1936-1940 ДОННА АННА Тамаре Яковлевне Щировской |
