«В балетной студии, где пахнет как в предбаннике…» В балетной студии, где пахнет как в предбаннике, Где слишком много света и тепла, Где вьются незнакомые ботанике Живых цветов громадные тела. Где много раз не в шутку опозорены, Но всё ж на диво нам сохранены, Еще блистают ножки Терпсихорины И на колетах блещут галуны; Где стынет рукописная Коппелия, Где грязное на пультах полотно, Где кажется вершиной виноделия Бесхитростное хлебное вино, Где стойко плачут демоны ли, струны ли, Где больше нет ни счастья, ни тоски, Где что-то нам нездешнее подсунули. Где всё не так, где все не по-людски, — В балетной студни, где дети перехвалены, Где постоянно не хватает слов, — Твоих ногтей банальные миндалины Я за иное принимать готов. И трудно шевелиться в гуще воздуха, И ведьмы не скрывают ржавых косм, И всё живет без паузы, без роздыха Безвыходный, бессрочный микрокосм. 1939 «Осень, некуда кинуться нам со всех ног…» Осень, некуда кинуться нам со всех ног. Нет для нас подходящего сада. Нет теплицы, где вырос бы желчный цветок – Ботанической ереси чадо. Осень. Звонко горланят по школьным дворам Красноносые дошлые дети. По квартирам не счесть оглушительных драм: Здесь Монтекки, а там Капулетти. Осень. Время призыва, отправки в войска, Время поисков топлива, время Желтизны у листвы, седины у виска И презрительной дружбы со всеми. О, душа, недотрога, возьми свой лорнет, Запотевшее стеклышко вытри. Видишь краски, которых подобия нет На бессмертной фабричной палитре. Серый полдень, сугубая плотность дождей, Населенье в блестящих калошах, Море выглядит Мафусаила седей. Просит песен, но только хороших. В эти дни я пленяюсь своей правотой, Заурядной, бессовестной, гиблой, Триумфальной, заветно-блистающей, той, Что скрепляет незыблемость библий 1940,Керчь ТАНЕЦ ЛЕГКОМЫСЛЕННОЙ ДЕВУШКИ «Когда я был аркадским принцем», Когда я был таким-сяким, И детским розовым гостинцем Казалась страсть рукам моим. Зашел я как-то выпить пива В один неважный ресторан. Носились официанты живо, Качался джаз, потел стакан. Сгибались склеенные пары, Вперед вдвоем, назад вдвоем. Как отдаленные гитары, Звенели мысли ни о чем. И стоит ли тому дивиться, Что в томном танце надо мной Одна румяная девица Сверкнула голою спиной. Так сладко стало мне и больно, Что я, забыв свое питье, Благоговейно, богомольно Взглянул на рожицу ее. Курносая, в прекрасном платье, Вся помесь стервы с божеством… О, как хотелось мне сказать ей: – Укрась собой мой скучный дом, Развесели меня скандалом Со злой соседкой у плиты, Дабы не завелись мечты В житьишке каверзном и малом… И губки лживые твои Целуя тысячу раз кряду, Здесь в мимолетном бытии Я затанцуюсь до упаду. 1940 ТАНЕЦ БАБОЧКИ
Кончен день. Котлеты скушаны. Скучный вечер при дверях. Что мне песенки Марфушины, Ногти дам, штаны нерях? Старый клуб отделан заново – На концерт бы заглянуть – Выйдет Галочка Степанова И станцует что-нибудь. Дева скачет, гнется ивою, Врет рояль – басы не те. Человечество шутливое Крупно шутит в темноте. И на мерзость мерзость нижется, И троится мутный ком, И отверженная ижица Лезет в азбуку силком. Но я верю, что не всуе мы Терпим боль и борем страх – Мотылек неописуемый В сине-розовых лучах. Чучело седого филина Не пугается обид, Но, булавкою пришпилена, Бабочка еще дрожит… Что ж, кончай развоплощение, Костюмерше крылья сдай. Это смерть, но тем не менее Все-таки дорога в рай. Выходи в дорогу дальнюю, Вечер шумен и игрист, На площадку танцевальную, Где играет баянист. 1939,Керчь ТАНЕЦ ДУШИ А.Р. В белых снежинках метелицы, в инее, Падающем, воротник пороша, Став после смерти безвестной святынею, Гибко и скромно танцует душа. Не корифейкой, не гордою примою В милом балете родимой зимы – Веет душа дебютанткой незримою, Райским придатком земной кутерьмы. Ей, принесенной декабрьскою тучею, В этом бесплодном немом бытии Припоминаются разные случаи – Трудно забыть похожденья свои. Всё – как женилась, шутила и плакала, Злилась, старела, любила детей, – Бред, лепетанье плохого оракула, Быта похабней и неба пустей… Что перед этой случайной могилою Ласки, беседы, победы, пиры? Крепкое Нечто с нездешнею силою Стукнуло, кинуло в тартарары. В белом сугробе сияет расселина, И не припомнить ей скучную быль – То ли была она где-то расстреляна, То ли попала под автомобиль. Надо ль ей было казаться столь тонкою, К девам неверным спешить под луной, Чтоб залететь ординарной душонкою В кордебалет завирухи ночной. Нет, и посмертной надежды не брошу я, Будет Маруся идти из кино – Мне вместе с предновогодней порошею В очи ее залететь суждено. 1 января 1941 |
