Я оттягивала момент как могла, но знала, что часы тикают. Я не могла вечно хранить это в секрете.

Наконец Эдит ушла, и я не хотела больше ни о чем думать. Ни о Никки и ее волосах. Ни о муже и пропавших деньгах. Ни об Эдит и ее не туда направленном гневе. Вместо этого я с головой погрузилась в планирование выставки моего художника.

На самом деле я мысленно строила планы еще с тех пор, как решила, что заполучу его. Я чувствовала, что стала им одержима. Господи Боже мой, как сказала бы Никки, и в самом деле жаль, что он предпочитает мужчин.

Проблема была не в том, что мне не нравились голубые, а в том, что я страстно желала еще одного недоступного мужчину. Придется признать, что Гордон никогда не был мне доступен. Вазэктомия была тому доказательством.

У меня из головы никак не шло то, что мой художник все время изучал меня. Казалось, что он ощупывал меня взглядом.

Конечно, это мог быть взгляд художника, решившего написать великолепную Фреди Уайер. Кто станет его в этом винить? Или же он хотел посмеяться надо мной, унизить меня, разгадать, почему я помогаю женщине, которая явно испытывает мое терпение?

Смущало же меня то, что я не могла понять, почему мне не все равно, что он думает.

Я провела остаток дня, договариваясь о выставке. Поговорила с директором галереи и дала ей список имен друзей, которые должны быть приглашены на открытие. Там были также мои знакомые, мои важные связи и представители СМИ, присутствие которых было обязательным для любого успешного события.

Моя выставка будет самым большим событием с тех пор, как мужья Лиги избранных Уиллоу-Крика поставили представление «Лучший бордель в Техасе», чтобы собрать деньги для детского хирургического центра Уиллоу-Крика. Вы не знаете, что такое настоящий музыкальный театр, если не видели труппу из самых выдающихся джентльменов Уиллоу-Крика, одетых, как уличные проститутки.

Все было в порядке, я старалась изо всех сил делать вид, что все хорошо. Но на следующее утро я проснулась в панике, иначе не скажешь.

Я запаниковала.

Это просто неслыханное происшествие для меня. Когда телефон зазвонил в восемь тридцать, то есть раньше, чем наступает приличное для звонков время, моя паника усилилась. Ни один мало-мальски воспитанный человек не будет звонить между девятью вечера и девятью утра. Звонок в ночные часы и рано утром означает, что кто-то попал в больницу, умер или же звонивший был из разряда НС.

Таким образом, либо кто-то звонил, чтобы сообщить дурные вести, либо это была семейка Граутов.

Я решила было не отвечать, но мелькнула мысль, что это новости о моем пропавшем муже.

Сняв трубку, я услышала голос директора моей галереи – женщины, всегда соблюдавшей приличия. Значит, что-то случилось.

– В чем дело, Пегги?

– Простите, что звоню так рано, но, похоже, у нас проблема.

– Что случилось, Пегги?

Она помедлила, будто собиралась с мыслями (или пыталась побороть эмоции), чтобы сообщить какие-то ужасные новости.

– Счета галереи превысили кредит. – Пегги, так же как и я, не любила говорить о деньгах. – Я несколько раз звонила мистеру Уайеру на работу и оставляла сообщения, но ответа не последовало, а чеки не принимали к оплате. Включая заработную плату.

Мне стало плохо. Можете думать обо мне что угодно, но я ни разу в жизни не задумывалась о том, каким образом оплачиваются счета. Этим многие годы занимался Гордон (а до него мой отец), поэтому я редко, если вообще когда-нибудь, думала о таких вещах. Во всех местных магазинчиках у меня был расходный счет, что было очень удобно. Когда я делала покупки, то просто говорила: «Я возьму это, запишите на мой счет». Даже в больших магазинах в Остине, Сан-Антонио и Далласе у меня были свои счета. Было что-то вульгарное в том, чтобы расплачиваться платиновой картой Американ Экспресс.

– Мне ужасно не хочется вас беспокоить, миссис Уайер. Если мистер Уайер дома, мы могли бы обсудить это с ним.

Три недели назад я не придала бы никакого значения, если бы кто-то предпочел поговорить о моих деньгах с моим мужем, а не со мной. Однако теперь я почувствовала себя оскорбленной. Но лишь частично, потому что другая часть меня была взволнована. При том что мои деньги все еще числятся без вести пропавшими, как я буду оплачивать счета?

Просто как в бульварном романе. Прямо неудобно.

Я сказала Пегги, что свяжусь с ней позже, и уже хотела повесить трубку, когда она напомнила мне про рекламную фотосессию, которую я назначила на сегодня во второй половине дня.

Когда я договаривалась о рекламной фотосессии для выставки, мне пришла в голову отличная мысль – провести съемку у меня дома. Мой художник у бассейна, или мой художник, сидящий на живописной каменной стене, которая окружает сад. Кроме того, это даст мне возможность держать ситуацию под контролем. Если бы мы фотографировали у него дома или в студии, такой возможности у меня не было бы. А фотосессия в галерее – слишком банально.

Теперь меня волновало только одно: чем я буду платить фотографу?

Художник настоял, чтобы фото делал кто-то, кого он знает, и я, в общем, была не против. Но не зная, кто это будет, я понятия не имела, какую форму оплаты он предпочтет. Нельзя было допустить, чтобы мой художник увидел, как я начну суетиться из-за чего-то столь НС-ного, как деньги.

Наконец я повесила трубку и на полусогнутых ногах направилась в кабинет мужа. Кика всегда получала почту и приносила ее туда, а Гордон затем просматривал ее и делал все, что полагается. На столе в кабинете громоздилась стопка писем. У меня ушло целых тридцать минут, чтобы всю ее разобрать.

Каков ущерб?

Со времени последних выплат общий долг составлял семьдесят пять тысяч долларов. Кроме того, была еще огромная кипа оставшихся без ответа приглашений.

На половину из них отвечать было слишком поздно. Большинство приглашений были на лучшие приемы в городе. Раскладывая их по датам, я думала, что сказать каждой хозяйке. Некоторые приглашения были для супружеских пар, и на них придется ответить отказом. Другие были для женщин, и на некоторые приемы я пойду, чтобы поддержать видимость того, что все в порядке. А остальные будут отклонены, потому что я никогда бы их не приняла, независимо от моего положения.

Потом я задумалась о такой немаловажной вещи, как туалеты для всех этих приемов. Как только я разберусь с ответами на приглашения, надо идти по магазинам. При этой мысли я похолодела. Покупки!.. На покупки нужны деньги. У меня не было денег на оплату счетов, а на новую одежду и подавно.

Я застонала и вернулась к счетам.

Среди них были повседневные вещи вроде продуктов и химчистки, но новое (и очень изящное, надо сказать) канапе, которое я купила для своей гардеробной за неделю до злополучного происшествия, стоило десять тысяч долларов. Я не могла в это поверить. Но я не поинтересовалась ценой, когда сказала продавцу, что покупаю его.

Долю секунды я размышляла о том, не вернуть ли канапе. Но если я сделаю это, особенно после того как сказала владельцу магазина, что канапе идеально вписалось в интерьер, могут поползти слухи. Кроме того, у меня ушло два года на поиски идеально подходящего для гардеробной предмета мебели. Придется раздобыть где-нибудь денег для решения временных трудностей, пока Говард не разберется с Гордоном.

Я снова подумала, не рассказать ли все отцу, и снова отвергла эту идею. Рано или поздно мне придется поставить родителей в известность о случившемся, но меня смущала заведомо известная реакция матери, к тому же нельзя было позволить отцу выручить меня из беды и, возможно, пойти ко дну вместе со мной.

Я даже подумала, не взять ли в долг у Говарда, но мысль об этом была невыносима, так что остался лишь один выход, к которому могла прибегнуть респектабельная дама с моим положением в обществе в условиях финансового краха. Я прошла в гардеробную и открыла сейф в углу. И вспомнила, что лучшие мои украшения, доставшиеся мне по наследству, хранились в банке...