Сжала осень костлявой рукою
На деревьях сухие листы,
Пожелтевшие смяла листы,
Был октябрь. Гробовой пеленою
Лег ненастный покров темноты.
Ночь нависла, как каменный свод,
В мой угарный, беспамятный год.
Это было в озерных туманах,
Средь болотистой местности Вир,
Где под сенью дерев-великанов
Бродят призраки в пустоши Вир.
Там, среди кипарисов-титанов,
Я скитался с Психеей – сестрой,
Я бродил со своею душой.
В эти дни мое сердце вулканом,
Огнедышащей лавы рекой,
Опьяняясь забвенья дурманом,
Клокотало в груди у меня,
Как клокочут потоки огня,
Погружаясь во льды океана –
– Там, где льются по склонам вулкана
В царстве полюса струи огня.
Говорили мы скупо и мало:
Наша память как в дымке была.
Затуманена память была.
Наша память предательски лгала:
Октября не заметили мы,
Мы ночной не заметили тьмы,
Мы забыли про озеро Обер
(Хоть и был нам знаком этот мир),
Мы не видели озера Обер
И пристанища призраков – Вир.
И когда уже ночь побледнела,
И на звездных часах был рассвет,
И по звездам был близок рассвет,
Перед нами, туманный и белый,
Заструился таинственный свет.
И взошел полумесяц двурогий
Между звезд на ночной небосклон,
Полумесяц Астарты двурогий,
Бриллиантами звезд окружен.
И сказал я: «Теплее Дианы
Между звезд этот символ любви,
Лучезарной богини любви, –
То Астарта из дальних туманов
Увидала томленья мои
И явилась лучистым виденьем,
Чрез созвездие злобного Льва,
Мне поведать надежды слова,
Показать мне дорогу к забвенью, –
И, пройдя через логово Льва,
Говорит лучезарным свеченьем
Мне любви и надежды слова».
Но, поднявши свой палец, Психея
«О, не верь ей, – сказала: – не верь!
О, спеши! О, бежим же скорее!
Мы должны!.. О, не медли теперь!»
И в испуге бессильные крылья
У нее опустились к земле,
Трепетали в напрасном усилье
И по праху влачились во мгле.
Я ответил душе: «О, напрасно
Ты внушаешь себе этот страх:
Посмотри, как в кристальных лучах
Нам надежды пророческой ясно
Засияла звезда в облаках.
Нас ведет Красота в небесах.
Можно смело поверить сиянью –
Вслед за ним мы направим наш путь:
Можно смело поверить сиянью –
Нас не может оно обмануть!»
Так души своей страх я развеял,
Обманул свой пророческий страх,
Так сестры успокоил я страх.
Я старался ободрить Психею
Поцелуем на бледных устах.
Так прошли до конца мы аллею
И могила закрыла нам путь,
К склепу с надписью вывел нас путь.
И сказал я сестре: «Не умею
Сам во тьму этих слов заглянуть…»
И, как эхо схороненных дум,
Точно эхо могильного шум,
Был ответ: «Улалум, Улалум –
Здесь могила твоей Улалум…»
И от ужаса сердце упало:
Сердце сжалось, как эти листы.
— Точно осень сухие листы,
Боль внезапная сердце мне сжала.
И вскричал я: «Напрасен обман,
Опьяненья напрасен дурман:
Я припомнил осенний туман…
Я припомнил, как нес ее тело
Год назад, в эту ночь, – ровно год,
И ее неподвижное тело
Опустил под заброшенный свод.
О, я знаю теперь: мы в туманах…
О, я понял теперь: это Вир!
Это демон завлек нас в туманы,
В обитаемый мертвыми Вир».
Когда минуешь западную часть
Приличной Балтиморской в Балтиморе,
Смотри под ноги, чтобы не упасть,
И не читай писаний на заборе.
Убогие и грязные таверны,
Неловкой стройки старые дома,
И между ними ведра всякой скверны,
И грязных ребятишек кутерьма.
Не к месту церковь в этом запустенье.
Не ходят тут: с заржавленным ключом
Замок решетки, и во мху ступени.
Закопченным фабричным кирпичом
Стоит Вестминстерская сонно
За серою кладбищенской стеной –
Обломок прошлого, перенесенный
Сюда с ненужной стариной.
В сыром углу, в тени, совсем у входа,
В кустах направо – серо-белый куб.
На кубе – пирамида. Видно: годы
На мраморе точили долго зуб.
Зеленые подтеки с медальона
Сбегают в порыжелую траву.
Себе на память пестрый листик клена,
Прощаясь с этим местом, я сорву.
А за оградой нарваны газеты,
Из кабака наяривает джаз,
И черные Родольфо и Мюзетты
Следят за мной с недобрым блеском глаз.
Но вот ночами осенью бездомно
Шатается здесь ветер по углам,
И некому ходить к ограде темной
На свет луны с неоном пополам.
Лучи неона, листья вороша,
Играют переливами пожара,
И реет в них чужая всем душа
Не страшного – забытого – Эдгара.
