И ведь нежданно приехал. О том посещении Михаил Васильевич написал в книге «Давние дни»: «Сидя, стоя, опять сидя, подходил, отходил, задавал односложные вопросы, делал замечания, всегда кстати, умно, со знанием дела. Пробыл около часу… Неожиданно, вставая, спросил, не могу ли я уступить вещь для галереи?»

Нестеров был купеческого рода. Его дед Иван Андреевич — дворовый человек Демидовых, получив вольную, завел торговое дело и среди уфимских граждан был почитаем, двадцать лет — городской голова. Отец Василий Иванович торговал мануфактурой, имел галантерейные магазины, а потом с компаньонами основал банк. Матушка Мария Михайловна тоже купчиха, ее семейство вело хлебную торговлю.

— Пятьсот рублей, — назвал свою цену Михаил Васильевич.

Третьяков чуть подумал и сказал:

— Оставляю картину за собой… Непременно отправьте ее на Передвижную выставку.

Как Третьякова не послушать, но на подвиг Нестеров решился не сразу. Тихая картина может и на выставке тихо пройти… Да и примут ли? Однако послал.

Василий Дмитриевич Поленов, избранный Товариществом устроителем XVII Передвижной выставки, прислал супруге список голосов жюри, поданных за экспонентов-москвичей. Всего голосов было шестнадцать. Левитан представил три пейзажа, и все три прошли: «Под вечер» — девять голосов, «На Волге» — тринадцать, «Пасмурный день на Волге» — десять. Картина Елены Дмитриевны Поленовой «Странствующие музыканты (шарманщик)» получила пятнадцать голосов, картина Коровина «У балкона» — тринадцать. «Пустынник» Нестерова прошел единогласно.

О выставке Василий Дмитриевич писал: «Особенно выдающегося на ней у товарищей нет. „Николай-чудотворец“ Репина есть выдуманная рассудочная вещь. Шишкина пейзажи очень слабы. Маковского картины черны до сапожной ваксы. Волков такую отсебятину накрасил, какой ему еще не удавалось. Пастернак рисунок почти не исправил и от этого очень теряет. Репину из экспонентов больше всего нравится Константин Коровин и Елена Поленова».

А между тем на этой выставке Шишкин выставил «Утро в сосновом бору» с медведями Савицкого. («Медведи недурны, а лес плох», — писал Поленов.) Максимов представил картину «Все в прошлом».

Шишкина и Максимова приобрел Третьяков, а Поленов, хоть и поругивал Максимова за фон («разрушенное прежнее величие — плохо до наивности»), должен был признать: «Удивительная вещь. Я его назвал внуком Апеллеса, он думал, что я его ругаю. Как нарисовано, как написано!»

Что касается Репина, его «Николай-чудотворец» был создан к празднованию 800-летия перенесения мощей из Мир Ликийских в город Бар. Картина была событием. Поленов представил один из своих шедевров «На Генисаретском озере». И были Коровин, Левитан, Степанов, Архипов. И был Нестеров.

Воистину современники слепы и глухи к тому, что имеют сами. Человек — инструмент, настроенный воспринимать настоящее, когда оно становится прошлым. Одно только прошлое и дорого ему…

Пятьсот рублей от Третьякова пошли Нестерову на заграничную поездку, в Италию.

14 мая был в Варшаве, 19-го — в Венеции, во Флоренции — 21-го, 29-го поселился в Риме, съездил в Неаполь и на Капри. Побывал в Милане и через Швейцарию 22 июля 1889 года прибыл в Париж на Всемирную выставку.

Главным чудом этой выставки была только что построенная трехсотметровая Эйфелева башня. Нестеров размышлял, то ли за пять франков посетить эту башню, то ли за ту же цену взмыть на воздушном шаре. Во-первых, поднимают выше башни, во-вторых, дают диплом о полете, о пребывании на высоте четырехсот метров!

Французские художники покорили Михаила Васильевича. Пювис де Шаванн, который показался мудреным, Башкирцева — быстро сомлевший цветок, Бастьен-Лепаж, любивший Башкирцеву… Бастьена-Лепажа Нестеров признал первым и величайшим из современных французов. К его картинам приходил каждый день, поражаясь глубине образа Жанны д’Арк, высокому настроению картины, мастерству кисти и… равнодушию французов к шедевру.

«Глаза Жанны д’Арк, — писал Михаил Васильевич в Уфу, — действительно видят что-то таинственное перед собой. Они светло-голубые, ясные и тихие. Вся фигура, еще не сложившаяся, полна фации, простой, но прекрасной, она как будто самим Богом отмечена на что-то высокое».

Всемирная выставка была для русского общества магнитом, для одних амбициозным (как же это на Эйфелевой башне не побывать!), для других духовной необходимостью, приобщением к всемирному человечеству.

Серов с молодой женой, почти без денег, тоже примчался отведать из родника сынов и дочерей Адама и Евы, познать гений мира, а гений, между прочим, одного корня со словом «дьявол». Впрочем, Серова интересовала не техника, а искусство. Он заметил Руссо, Добиньи, Тройона, с оговоркой — однообразен — Коро, но очарован был, как и Нестеров, Бастьен-Лепажем. В письме к Остроухову, который после свадьбы тоже двигался к всемирному Вавилону, Антон писал: «В Париже теперь решительно все, кажется. Поленовы, Третьяковы, Мария Федоровна Якунчикова, Тучков, Кривошеин, Морозов (Сергей Тимофеевич. — В. Б.), Гвозданович, Абрикосовы, Шейманы». И, сообщая это, спрашивал: «Правда, что Василий Дмитриевич и Наталья Васильевна обедают в 1 франк 25 сантимов? Говорят, они экономят напропалую (может быть, это сплетня)». И еще один фрагмент: «…По художеству я остаюсь верен Бастьену, его „Жанне д’Арк“. Обидно, что решительно всем она нравится, и все в одно слово утверждают, что она лучшая вещь на выставке. Поленыч заявил Мише (Мамонтову. — В. Б.), что это „кульминационный пункт женской мысли-с“».

Наверное, по всему миру на художественных выставках, последовавших за Парижской, можно было легко заметить всеобщее увлечение Бастьен-Лепажем. Альпинистам, идущим на вершину, не зазорно ступать след в след. В искусстве такое хождение осуждается, хотя не всякому дано первому оскорбить девственно непорочный снег.

А между тем Нестеров продолжал свое путешествие. 7 августа он предстал в Дрездене перед «Сикстинской мадонной», а выходя из галереи, встретил Остроухова с супругой, который порадовал его сообщением о том, что в Москве, в Абрамцеве, сейчас живет В. М. Васнецов. Его-то Нестеров хотел увидеть по приезде…

20 августа Михаил Васильевич писал своему другу Николаю Александровичу Бруни, уже из Хотькова, восхищался Бастьен-Лепажем и «два слова» сообщал о своих деяниях: «Работаю этюд к картине „Явление старца отроку Варфоломею“ (преподобному Сергию)… Эта вещь вернее, чем другие, задуманные мной, может увидеть свет Божий».

Если кому-то показалось, что отрок Варфоломей — прямой отклик на Жанну д’Арк, это не верно. От Бастьен-Лепажа Нестеров воспринял не образы или манеру. Бастьен-Лепаж открыл могущество и глубину простоты. Мы такую простоту зовем святой. Образ Варфоломея явился Михаилу Васильевичу в Троице-Сергиевой лавре. Здесь тот же случай, что с Серовым, когда тот писал «Девочку с персиками».

Кресало великих мастеров Возрождения высекло искру. В Италии, рассматривая портреты кардиналов, изображения Мадонны, Нестеров думал о благотворности заказа. Ведь вся живопись Возрождения — это не свободное излияние творчества, но всегда исполнение желания и воли богатого и сильного. Заказа!

В России же близилось грандиозное духовное событие — пятисотлетие со дня преставления преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея России чудотворца (1892 год). Но последуют ли заказы на иконы, на картины от Православной церкви, от царя, от меценатов? И однажды у Нестерова мелькнула странная, детская совсем мысль: а ведь у них с Сергием общая беда. Сергия до пострига в монашество звали Варфоломеем. В отрочестве жил он в Радонежье — почти в Абрамцеве! Был Варфоломей к учению прилежен, да неспособен. То же претерпел и Михаил Васильевич. В гимназии в полном ничтожестве провел два года, пока отец, не сжалившись, забрал его и отвез в Москву, чтобы определить в Императорское техническое училище. Экзамены Миша выдержал по Закону Божьему, по чистописанию и по рисованию, по остальным предметам — или нуль, или единица. Василий Иванович не смирился, отдал своего отрока в реальное училище. Подучится и сдаст экзамены в техническое училище.