Писал «За приворотным зельем», а думал о «Пустыннике». Он искал его. Без пустынника картина не могла состояться. Летом 1888 года Михаил Васильевич поселился возле Троице-Сергиевой лавры, близ Гефсиманского скита, знаменитого чудотворной иконой Черниговской Божьей Матери. Он писал своей сестре Александре в родную Уфу: «Вот я и на даче, если будет можно назвать мою хибарку, у вдовы Бизяевой или проще Бизяихи, дачей. В сущности, это небольшая изба, очень чистая, оклеенная голубыми обоями, с оклеенным глянцевой бумагой потолком, с бесчисленным множеством образов и лампад, с несколькими стульями и столом… Кругом рощи и пруды обительские, но погода еще не дала познакомиться мне с ними… Тоска невообразимая… Как подумаешь, что еще 2–3 месяца жить здесь, и может быть, задаром, жутко делается. Думаю съездить на ненастное время к Поленову».

В воскресенье утром пробилось сквозь облака долгожданное солнце.

Михаил Васильевич, поглядывая на небо, оделся, взял мольберт, поспешил в монастырь в надежде найти среди иноков хоть чем-то близкого его пустыннику. Каков должен быть этот пустынник, он точно не знал, глаза сами увидят его, узнают.

Михаил Васильевич вошел в храм, где стояли мощи Сергия Радонежского, купил дешевую свечу, зажег, поставил. Хотел помянуть убиенного сына Годунова, а попросил невольно Господа избавления от болезней. За кого? От каких болезней? Отчего убиенный царевич Дмитрий — святой, а Федор, убиенный мученически, — не прославлен, не вспоминаем? Годуновы нехороши?

Расшагался вслед за мыслями и вдруг увидел перед собою знакомое лицо. Господи, да ведь это сестра Поленова.

— Елена Дмитриевна! Здравствуйте!

— Здравствуйте, Михаил Васильевич, — она улыбалась. — Я узнала вас. Вы так сосредоточенны. Шагаете… Я думала, не заметите.

Он смутился:

— Нечаянно получилось.

— А я уж и не помню, когда в последний раз серьезно задумывалась. Мы сюда — табором. Видите, сколько нас?

Их окружили. Подошли Елизавета Григорьевна Мамонтова, Вера Алексеевна Репина. Поленова представила его дамам. Тотчас состоялся совет, и было решено посетить монастырь, сходить к иконе Черниговской Богоматери, а потом поспеть на балаганы с клоуном Дуровым, с живой картиной «Боярский пир» профессора Маковского. Нестеров, беседуя с Еленой Дмитриевной, пошел вместе со всеми.

Когда же наконец отправились к Гефсиманскому скиту, все уже так устали, особенно быстрая Верушка. Ее Михаил Васильевич узнал по портрету Кузнецова. Этот портрет он видел на Передвижной выставке.

— Господа! — предложил он, покашливая, — горло от волнения пересохло. — Если желаете, можно передохнуть… у меня. Мои палаты совсем рядом… Чаю выпьете…

Все обрадовались предложению.

«И эта армия баб (виноват), — рассказывал Михаил Васильевич в письме к сестре, — очутилась, спустя немного, у меня, в моей приемной. Тут выдвинулась вся мебель, существующая в доме, и все же сидели некоторые по очереди. Подали самовар. Репина (милая и добрая барыня, маленькое, немного запуганное существо) взялась хозяйничать, и тут пришлось опять ждать очереди. Но, так или иначе, было очень весело и шумно, все, по-видимому, были довольны. Поленова (милый урод) нарисовала мою комнату. Мамонтова тоже. Наконец уже пришлось перерешить, и вместо Черниговской все отправились прямо на балаганы. При прощании м(адам) Мамонтова взяла с меня слово быть у них вскоре в Абрамцеве. Абрамцево знаменито тем, что все знаменитости писали его окрестности, и еще знаменитей своей церковью, где все картины и образы принадлежат корифеям современного искусства: Васнецову, Репину, Поленову, Сурикову и др. Тут знаменитый эскиз Васнецова для собора св. Владимира — „Богоматерь с предвечным младенцем“. У Мамонтова все рисуют, играют или поют. Семья артистов и друзья артистов. Зимой я, вероятно, тоже буду у них бывать. В Абрамцево поеду на той неделе, а числа 16–17-го к Поленову».

Так нежданно-негаданно произошло знакомство Нестерова с семейством Мамонтовых, узелок завязался, а ниточка потянется…

Стеснительность мешала Нестерову поспешить к новым, уж очень знаменитым знакомым, но случай снова был тут как тут. Он встретил Мамонтовых в Хотькове. Они собирались ехать к Троице, осматривать развалины древней церкви.

— Хотите я покажу вам храм, целехонький, деревянный, а стоит со времен великого князя Василия, отца Грозного.

Все обрадовались предложению.

Посмотрел Михаил Васильевич, как путешествуют богатые. До Троицы ехали на поезде, в первом классе и бесплатно, дорога-то своя. На станции ожидали отправленные заранее экипажи, ехать нужно было в Благовещенское, всего три версты.

Михаила Васильевича пригласили в коляску Елизаветы Григорьевны, где ехали Поленова и Репина.

— Я видела ваши рисунки в «Севере», — сказала Елизавета Григорьевна. — «Наина в образе кошки» — очень интересно и жутко. «Живая голова» тоже хороша.

— А я помню: «Пустынница», «Дети-крестоносцы», — ободряя художника, вступила в разговор Репина.

Нестеров покраснел, опустил глаза:

— Я этим зарабатываю на хлеб.

Поленова пришла ему на помощь:

— Михаил Васильевич выставлялся в Училище живописи, ваяния и зодчества. Мой брат очень высокого мнения о вашем даровании.

— Дарование! — Нервно сцепил пальцы. — Дарование должно быть на холстах. Любят у нас говорить про эту шапку-невидимку.

— А что вы пишете здесь, под сенью Троицы? — спросила Елизавета Григорьевна.

— Пустынника хочу написать. Пустыньку и пустынника.

— Славно-то как! Я бы очень хотела, чтобы у вас получилось, — сказала Елизавета Григорьевна. — Наша пресса, многие наши художники безобразно относятся к религии. Ерничество, смешки да издевки… А смешками можно убить любое доброе дело. И даже само государство. Я рада, что в молодых людях пробудился страх за святыни. Мы ведь многое утеряли…

Впереди замелькали избы, показалось Благовещенское.

В письме в Уфу милой Саше Нестеров обстоятельно рассказал о поездке в Благовещенское. «Я разыскал старосту, — писал он, — мужика умного, степенного и себе на уме. Он сразу смекнул, в чем дело, и повел нас в церковь, которая снаружи не делала собой исключения из типа подмосковных деревянных построек этого века, но внутри она поражает своей оригинальностью… Она состоит из пяти частей, как бы вставленных одна в другую. Тут все веет давно прошедшим, выхватывает зрителя из его обстановки и переносит в былое, может быть, лучшее время. Подробно осмотрев как церковь, так и ризницу, где нашли много набоечного облачения (Елизавета Григорьевна и Елена Дмитриевна были членами Археологического общества. — В. Б.), многое зарисовали и усталые от полноты впечатлений, отправились подкрепить себя. Против церкви нам устроили самовар, и в присутствии чуть ли не всего села мы услаждали себя питьем и яствами… В Абрамцево мы поехали на лошадях, а часа через два были на месте. Абрамцево, имение старика Аксакова, — одно из живописнейших в этой местности. Сосновый лес, река и парк и среди всего — старинный барский дом, с многочисленными службами и барскими затеями, которые я опишу тебе завтра, а теперь пойду спать…»

Так, 17 июля 1888 года Михаил Васильевич Нестеров оказался в Абрамцеве. Царь Случай! Но именно здесь он стал Нестеровым. Не в Жуковке, у Поленова, не в Гефсиманском скиту у Бизяихи, не в родной Уфе, а в Абрамцеве.

Весь следующий день Нестеров провел, осматривая художественные богатства гнезда Мамонтовых. Картины и скульптуру, постройки Гартмана и Ропета и особенно внимательно церковь. К иконам, написанным самой художественной славой России, Нестеров отнесся критически. «…Местный образ „Нерукотворный Спас“, — делится он впечатлениями с сестрой своей, Александрой Васильевной, — писал и недавно переписывал Репин. На меня сделал этот образ впечатление современного идеалиста-страдальца с томительным ожиданием или вопросом в лице, человек этот прекрасный, умный, благородный, и пр., пр., но… не Христос! Рядом с ним, только несколько левее, царские двери, и на них „Благовещение“ работы Поленова, первая вещь, написанная по возвращении его из Палестины. Обстановка и костюмы веют Востоком, всё изящно и благородно, но чего нет… нет того, что есть в рядом находящемся творении Васнецова „Благодатное небо“ или „Дева Мария с предвечным младенцем“. Эта вещь может объяснить Рафаэля… Теперь упомяну лишь о „Сергии“ того же Васнецова. Тут как нигде чувствуешь наш родной север. Преподобный Сергий стоит с хартией в одной руке и благословляет другой, в фоне — древняя церковка и за ней дремучий бор, на небе — явленная икона „Св. Троицы“. Тут детская непорочная наивность граничит с совершенным искусством».