История, бессмертная слава, а что художник получил для жизни, для стола своего, для возможности быть одетым и обутым, свободным в работе и в передвижении?

Серов считал: для него эта выставка — сплошное благополучие. Премия — 200 рублей, «Девушка, освещенная солнцем» — 300, «Пруд» — 300… (Кстати, по сообщению И. С. Зильберштейна, картины Остроухова — он выставлял три работы на периодической выставке — оценивались и продавались всего по сто рублей. Купили Морозов и Гартунг.)

Деньги, полученные Серовым, позволили спокойно закончить большой портрет отца. Этот портрет он писал к юбилею оперы «Юдифь». Юбилейных торжеств не состоялось, но портретом композитора Серова художник Серов дебютировал на Передвижной выставке 1890 года. Стасов — непримиримый газетный враг Серова-критика — в большой статье о работах передвижников посвятил молодому дарованию несколько дружественных и проницательных абзацев: «Отцовский портрет, — писал Владимир Васильевич, — вышел у молодого Серова истинно превосходною и сильно примечательною вещью. Теперь, покуда, мудрено сказать, выйдет ли впоследствии из Серова колорист, его красками теперь нельзя еще быть довольным, они мутны, серы и монотонны, но способность схватывать натуру человека, целую фигуру, внутреннее выражение — присутствует у него уже и теперь в высокозамечательной степени, и если не исторический живописец, то по крайней мере отличный портретист выйдет из него — несомненно».

Так вот оно и бывает… Пророчат какое-то «несомненное» будущее, а вершина уже достигнута. Мастер создает еще множество превосходных работ, за которые будут платить большие и очень большие деньги, его мнение станет приговором, его захотят видеть в царском дворце, Академия будет счастлива иметь такого преподавателя, но «Девочка с персиками», «Девочка под деревом», которые казались первым зрителям несовершенным началом чего-то очень большого, прекрасного, станут бесценными для искусства.

Не французские импрессионисты совершили переворот в русской живописи, но «Девочка с персиками». Вот что писал сестре Михаил Васильевич Нестеров, впервые побывавший в Абрамцеве в июле 1888 года, то есть за полгода до выставки: «После обеда отправились осматривать домашний музей и картинную галерею. Из картин и портретов самый заметный — это портрет, писанный Серовым (сыном композитора) с той же Верушки Мамонтовой. (Ранее Михаил Васильевич говорил о чудесном портрете кисти Кузнецова. — В. Б.) Это последнее слово импрессионального искусства. Рядом висящие портреты работы Репина и Васнецова кажутся безжизненными образами, хотя по-своему представляют совершенство».

Нестеров прав. Картина французистая, но только перед глазами Серова, когда он писал портрет, были не импрессионисты, а великие итальянские мастера Возрождения. Ведь он явился в Абрамцево из художественных галерей Венеции и Флоренции. Молодость живет спором. Восторгом и спором. Одно пламя, возбуждавшее творчество, исходило от гениев Италии, другое, поменьше да позлей, от спора с Поленовым, ибо Поленов в огромном «Христе и грешнице» выглядел отступником от своих радостных, живых красок в этюдах Кремлевских соборов, Палестины, Египта, Греции, милой речки Оять.

Стремление к самому себе, через поклонение высочайшему, через спор с учителями — да еще яркое солнце, наполнявшее просторную столовую, да розовое платье девочки, да милое личико — совершили чудо, называемое нами «Девочка с персиками».

Абрамцево пополнялось уже художниками нового поколения.

Михаила Васильевича Нестерова в Абрамцево привел отрок Варфоломей. Художник о том не ведал, святой промысел открывается не тотчас.

Двадцати трех лет от роду испытал Михаил Васильевич такое горе, что открылась ему бездна человеческого несчастья. 29 мая 1886 года умерла Маша, жена его, любовь его и жизнь. Она подарила ему дочь и чувство зыбкости жизни, бесценности Божьего дара.

Родители Михаила Васильевича этот брак не благословили, отказали сыну от дома. Да что он гнев родительский перед любовью. Любовь сильней запретов. Всего лишь студент Училища живописи, ваяния и зодчества, жил в ту пору Нестеров скудно, зарабатывая рисунками, да так счастливо, что года этого из восьмидесяти отпущенных ему лет, — света и ласки одного года — хватило на всю жизнь.

Любовь и на небесах не меркнет. В «Воспоминаниях» Нестеров расскажет: «… Явилась мысль написать „Христову невесту“ с лицом моей Маши… В этой несложной картине тогда я изживал свое горе… Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание и чувство, и живую душу, словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве».

Художник приехал в Троице-Сергиеву лавру, движимый неясным, но сильным чувством. Стихия творчества требовала выхода, а ум, боясь не угодить зову, метался в поисках достойных образов.

Нестерову было двадцать шесть лет. Он успел написать десятки картин и этюдов, которые не были посредственными, но и не давали право на имя.

Как и его учитель, Василий Григорьевич Перов, он отображает жизнь, домашние и городские сценки, пытается быть острым, современным: «Домашний арест», «Задавили», «Нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет», «Старый да малый», ему хочется быть милым, лиричным, и на его полотнах появляются дети: «Девочка, строящая карточный домик», «Мальчики играют в снежки». Копируя в Эрмитаже «Фому Неверующего» Ван Дейка, он был замечен Крамским. Иван Николаевич пригласил молодого художника домой. Видимо, отзвуком встречи со знаменитым портретистом стала проба сил в этом сложном жанре. Увлеченный Малороссийским театром, Нестеров упросил блистательную Заньковецкую позировать ему. В своих «Воспоминаниях» Михаил Васильевич писал об этой актрисе: «Женственная, такая гибкая фигура, усталое, бледное лицо не первой молодости, лицо сложное, нервное; вокруг чудесных, задумчивых, может быть, печальных, измученных глаз — темные круги… рот скорбный, горячечный…» Словесный портрет, однако, получился более выразительный, нежели портрет в красках… Чувствуя, что все, что он делает, ничтожно, художник пускается в исторические изыски. Пишет: «Избрание Михаила Федоровича на царство», «До государя челобитчики», «Первая встреча царя Алексея Михайловича с боярышней Марией Ильиничной Милославской»; пробует найти себя в сказке: «Иван-царевич везет Жар-птицу», «Царевна Искра», в иллюстрациях к Достоевскому, ко Льву Толстому, к Пушкину и Лермонтову. Ему начинает казаться, что он на верном пути, ведь в том же самом знаменательном для русского искусства 1887 году, на конкурсе Общества поощрения художников его картина «До государя челобитчики» разделила с картиной С. Я. Лучшева премию имени Виктора Павловича Гаевского. Похвалы учителей, Большая серебряная медаль Училища, звание классного художника — это ли не успех? И в глубине души понимал: успех — иное. Иной мир. Дверь туда открывается не премией, вот разве что Третьяков картину купит…

И нежданно вступил в этот мир «Христовой невестой». За «Христову невесту» Михаил Васильевич не желал ни славы, ни денег… Картина-разлука. Он написал милую юную женщину, монашку — по одежде, по судьбе. Она уже не от мира сего, да только нежности в ней не убыло, не убыло желания удержать ее. Слишком много осталось в миру доброго, ласкового, родного. Ее благословляющая рука нерешительна, сама она, как сон. Такая явственная, но опусти глаза и — больше не увидишь: растворится в этом русском пространстве. Перед нею — деревце — тонкий росток, еще одни только прутики… Мария Ивановна умерла на третий день после родов, девочку оставила, Олю. В образе Христовой невесты — жена, возлюбленная, найденная и навеки потерянная половина, была Михаилу Васильевичу избавлением от черной бездны. Христовой невесте нельзя оставаться в миру, вот ее и нет… И жизнь, и смерть неминуемы… Но он был художник. Он мог сотворить чудо, пусть только на полотне. Язычество заговорило в нем. «За приворотным зельем» — это хождение за чудом, обман безнадежности… Он писал картину, возвращаясь в жизнь… Но душа его двоилась… Его манил мир чистой высокой молитвы, свобода от бренной жизни, за радости которой надо платить уж очень высокую цену.