На пруду пела лягушка. Елизавета Григорьевна постояла над водой, щуря глаза от слепящих зайчиков на ряби у самого берега. Кто-то невидимый дул на воду, как в блюдце с горячим чаем. Хорошо!..

9 мая по старому стилю — Николин день, большой праздник. Савва Иванович успел приехать до обеда. Привез Сережу, Дрюшу, няню Анну Прокофьевну и Анну Алексеевну, Сережину гувернантку, которая только что закончила курсы в Николаевском институте. Дом не успели освятить, и Савва Иванович взял из Москвы икону Николая Чудотворца. Послали в село за священником, но ждать пришлось чуть ли не до вечера.

Елизавета Григорьевна записала в «Дневнике»: «Приехал старик и еще более старый псаломщик, волосы в косичку.

— Раньше не могли. Именины нашего помещика князя Николая Петровича Трубецкого».

Бог и соседей послал Мамонтовым замечательных. Один из сыновей князя Трубецкого, Евгений Николаевич, вырастет выдающимся философом.

Философу в том 1870 году было всего лишь семь лет. И слава Абрамцева была еще только впереди. Пока обвыкали и присматривались друг к другу — Абрамцево к Мамонтовым, Мамонтовы — к Абрамцеву.

Савву Ивановича можно считать основателем племени подмосковных ездоков, которые ежедневно мчат на поездах на работу — с работы.

Вставать приходилось рано, почти два часа езды в одну сторону, но Савва Иванович в поезде работал, просматривал бумаги.

Первым пожаловал в гости Федор Васильевич Чижов. Подарил только что вышедшую книгу «Письма о шелководстве»:

— Эти письма я когда-то в «Санкт-петербургских ведомостях» печатал. Читай, Савва, со вниманием. Дарю как шелковод шелкоторговцу.

— Вы бы мне, Федор Васильевич, презентовали ваши переводы.

— Любке или Куглера?

— Любке — это «История пластики»? Её, Федор Васильевич. Но от «Истории искусства» я бы тоже не отказался.

За обедом, конечно, заговорили об Аксаковых.

— У Сергея Тимофеевича глаза сильно болели, — вспоминал Чижов. — Видимо, от солнца, от света носил он этакий глазной зонтик. Даже когда рыбу удил, а удил он чуть ли не каждый день.

— А что, жена Сергея Тимофеевича и впрямь была турчанкой? — спросила Елизавета Григорьевна.

— Ольга Семеновна — дочь суворовского генерала Заплатана. Вот его жена действительно была турчанка, Игель-Сюмь.

— А кто вам ближе из Аксаковых? — спросил Савва Иванович.

— Господи! Мы же люди эпохи императора Николая. — Федор Васильевич изобразил из бороды своей бакенбарды. — Я с Аксаковыми, с отцом и сыновьями, познакомился в 45-м году, когда приезжал из Италии. Сергей Тимофеевич тогда еще был совершенно неизвестным человеком. Он, кажется, успел написать всего один очерк «Буран», напечатанный в альманахе Максимовича… Время-то какое было! Первый том «Московского сборника», который Константин Сергеевич издавал, вызвал у властей недовольство и недоумение. Второй том редактировал Иван Сергеевич, его приказано было уничтожить, особенно за статью Константина Сергеевича о богатырях князя Владимира. Его драму «Освобожденная Москва» сняли со сцены, Ивану Сергеевичу запретили издавать когда бы то ни было и что бы то ни было. Меня, как вам известно, на границе Российской империи взяли под белые руки и препроводили в петербургскую жандармерию.

— Ходили разговоры среди гимназистов, что вы с Иваном Сергеевичем были издателем какого-то, теперь не помню, журнала.

— Иван Сергеевич через подставных лиц редактировал «Русскую беседу». В 59-м году он выхлопотал разрешение издавать газету «Парус», но вышло только два номера. Чтобы смягчить запрещение, позволили мне издавать «Пароход», понимая, что редактором будет Иван Сергеевич, но он вернулся в «Русскую беседу», а тут умер Сергей Тимофеевич, через полгода брат. Константин Сергеевич уехал было в Грецию, на остров Зант, но чахотка и там его нашла.

— Аксаковы… видимо — татарского рода? — предположил Савва Иванович.

— А вот и нет! — возразил Чижов. — Вспомните «Семейную хронику». Дед Сергея Тимофеевича возводил свой род к варягам, к Шимону Африкановичу — племяннику норвежского короля Якуна Слепого. Загляните как-нибудь в жития святых Киево-Печерского монастыря. Там среди первых рассказ о богатом варяге Шимоне, который крестился в Симона. Один из потомков Шимона — Иван — имел прозвище Оксак, от него и повелось — Оксаковы, превратившиеся в петровские времена в Аксаковых.

— Давайте после обеда почитаем Сергея Тимофеевича вслух, — предложил Мамонтов.

— С Богом! — сказал Чижов. — Старик Аксаков был великий любитель такого чтения. Он ведь самому Державину читал его стихи.

Дом без сада, как человек без платья. Елизавета Григорьевна рассказывает в «Дневнике»: «Устраивая сад, узнали — в пяти верстах от Артемова и Жилина продают оранжерею. Старик Михаил Иванович с необыкновенной любовью водил по саду, убеждал купить. Купили деревья и пригласили Михаила Ивановича, в Артемове садоводство совсем уничтожилось. Построили оранжерею…»

Отстраивались службы, шел ремонт в комнатах. Неприятности возникли с женой Ефима Максимовича. Видимо, работа прачки казалась ей, бывшей камердинерше, унизительной, или работать была ленива.

Сердиться Елизавета Григорьевна себе не позволяла, но неприязнь человека, которого видишь каждый день, была огорчительной.

Уехали в Москву, не дожидаясь холодов, пока скверная дорога до станции совершенно не размокла от дождей.

«15 октября в 1 час ночи родился Всеволод, — записала в „Дневнике“ Елизавета Григорьевна. — Родился с большой головой».

Крестили младенца 20 октября. Восприемниками были бабушка Вера Владимировна и Федор Иванович.

Три ребенка — три сына.

— САВ уже получилось, — целовал Савва Иванович свою милую супругу, — осталось ВА.

— ВА будут девочками, — пообещала Елизавета Григорьевна.

Сохранилась «Подорожная» Мамонтова. «По указу его величества государя императора Александра Николаевича самодержца Всероссийского и прочая, прочая, прочая от г. Ярославля до г. Вологды и обратно кандидату Правления Московско-Ярославской железной дороги Савве Ивановичу Мамонтову давать по две лошади с проводником. Дана в Ярославле 1871 г. 29 мая. 373 версты».

Рабочая поездка по делам дороги, нерасторопность управляющего Ефима Максимовича задержали переезд в Абрамцево. Перебрались на летнее житье только 12 июня.

Елизавета Григорьевна не могла нарадоваться на сад.

Волшебник Михаил Иванович так искусно пересадил деревья, что они цвели и обещали дать первый урожай новым хозяевам.

Савва подумывал устроить певческий концерт, пригласил своего гимназического товарища Петра Анатольевича Спиро, который был в то время студентом Медицинской академии, но о пении пришлось забыть.

Сидели за вечерним чаем, когда пришел Ефим Максимович.

— Дозвольте сделать сообщение, — сказал он, не поднимая глаз на Савву Ивановича.

Савва был на него сердит: строительство кухонного дома затягивалось, управляющий нанял каких-то стариков, которые то в монастырь ходили молиться, то впадали в запой. Жена Ефима Максимовича сегодня дважды надерзила Елизавете Григорьевне, и было ясно, что с камердинером Аксакова придется распрощаться.

— Извините, господа, — сказал Ефим Максимович, смущенный наступившей тишиной. — В Глебове три семейства умерли. Холера, господа.

Первый воин с холерой — чистота, Елизавета Григорьевна сама следила за порядком на кухне и в доме.

Пригласили опытного фельдшера. Он ездил по деревням, и с ним Петр Анатольевич Спиро.

Страшная холера разразилась в селе Васильевском, умирало по нескольку человек в день.

И вдруг — жар и кровавый понос открылся у самого младшего, у Воки, так прозвали крошечку Всеволода. Пока ездили за врачом, заболел Дрюша, еще через три дня слег старший — Сережа.

Врач отверг опасения — это не холера, но не обрадовал — дизентерия. Весь мир сошелся для Елизаветы Григорьевны на больных детях.