Роль Снегурочки Забеле возвратили, но Савва Иванович, видимо, был все-таки злопамятным, по крайней мере своенравным и капризным человеком. Не увольняя Надежду Ивановну из труппы, театру Врубель был нужен, он все время обходил ее ролями. Через год Михаил Александрович писал сестре: «Наде грустнее: ее право на артистический труд в руках Мамонтова, у которого в труппе целых 9 сопран и полный разгул фаворитизму и глумлению над заслугами. Ей мало приходится петь…» Римский-Корсаков «кончил новую оперу на сюжет „Царская невеста“ из драмы Мея. Роль царской невесты Марфы написана им специально для Нади. Она пойдет в будущем сезоне у Мамонтова; а покуда такой знак уважения к таланту и заслугам Нади от автора заставляет завистливую дирекцию относиться к ней еще суровее и небрежнее». Свидетельство для Саввы Ивановича малоприятное, но было в нем и такое. Не ангел.

Русская Частная опера прибыла в Петербург частным образом, и ее восприняли сначала как частное дело частного лица, но за великолепным «Садко» следовала потрясающая «Псковитянка», эпопея «Хованщины», теплые слезы «Снегурочки». За два неполных месяца с 22 февраля по 19 апреля москвичи сумели заявить о себе как о явлении национальном, историческом. Героев события, несмотря на то, что опера организм сложный, что это коллектив, было двое: Мамонтов и Шаляпин.

Шаляпин задел за живое сановный Петербург. Не все поняли, не все согласились с восторгами Стасова, но это был не фейерверк быстро сгорающей сенсации, а ровный чистый пламень национального гения.

Триумф, в особенности русский триумф, невозможен без традиционного оплевывания, без попытки затолкать вылезшее тесто обратно в дежу, развенчать, утопить, уничтожить.

Редактор музыкального отдела «Нового времени» Михаил Михайлович Иванов, знаток античности, ходячая энциклопедия, съязвил: «По-моему, у г. Шаляпина в Грозном на первом плане везде стоит внешность… Она поглощает его внимание, все его силы…»

Преображение Шаляпина в Москве Иванов считал дутым, видя в этом проявление антагонизма, соперничества двух столиц.

Ответ Стасова был беспощадным, начиная с заголовка — «Умозрительный музыкальный критик».

Частной опере Владимир Васильевич посвятил большую, обстоятельную статью. Поставив Мамонтова в один ряд с Третьяковым и М. П. Беляевым (Беляев собрал библиотеку произведений русских композиторов, занимался не только изданием партитур, но и организацией концертов отечественной музыки), Стасов писал в этой своей статье: «У нас существует настоящее гонение на русские оперы. Надо полагать, что для наших казенных театров нет никакой надобности в талантливых русских операх. Их там преследуют. Их там презирают. „Руслана“ 14 лет не давали». И воздавал хвалу Частной опере не громогласием словес, а самим перечислением постановок: «Лучшая часть нашей публики, средняя, с восторгом принимает широкий, великолепный дар С. И. Мамонтова и с любовью идет смотреть: „Псковитянку“, „Снегурочку“, „Садко“, „Князя Игоря“, „Хованщину“, „Русалку“… Московская русская опера — одно из крупнейших проявлений… духа доброжелательства на пользу родины и соотечественников».

Стасов справедливо оценил заслуги отечественного купечества. «В деле помощи искусству выступили у нас, на нашем веку, на наших глазах — интеллигентные русские купцы. И этому дивиться нечего, — радостно утверждал Владимир Васильевич. — Купеческое сословие, когда оно, в силу исторических обстоятельств, поднимается до степени значительного интеллектуального развития, всегда тотчас же становится могучим деятелем просвещения и просветления».

Подобная оговорка тоже была приятной. Савва Иванович мог торжествовать. Даже сдержанный Цезарь Антонович Кюи прислал благодарное письмо:

«Вы для русской музыки сделали очень много. Вы доказали, что кроме Чайковского у нас есть и другие композиторы, заслуживающие не меньшего внимание. Вы поддержали бодрость Римского-Корсакова и желание в нем дальнейшего творчества (без Вас он бы совершенно пал духом). Вы протянули руку помощи нашему искусству, изнемогавшему под гнетом официального нерасположения и презрения. Как же Вам не сочувствовать и не быть благодарным».

В ответ Савва Иванович разоткровенничался:

«Ранее я выносил потоки злобы, сплетен и разных заушений со всех сторон, никто не решался верить, что я работаю для искусства. Но время и выдержка берут свое, и масса публики почувствовала, что это не пустая затея, а что тут есть чистое и хорошее. К Частной опере стали относиться жизненно и даже горячо».

В другом письме он радостно сообщает: «Наблюдается знаменательное явление. Публика резко выражает симпатии к русским операм, а из иностранного репертуара ничего знать не хочет. Хорошо исполненные „Ромео и Джульетта“ или „Самсон и Далила“ не собирают и трети театра. Словом, князья, бояре, витязи, боярыни, простонародье, скоморохи со сцены не сходят».

С Кюи Савва Иванович познакомился в Петербурге во время гастролей, а вот с его музыкой чуть позже, сразу по возвращении в Москву.

Кружок любителей русской музыки, собравшись у Керзина, отметил тридцатилетие оперы Кюи «Вильям Ратклифф». Савва Иванович был на заседании и написал Кюи письмо: «Стыдно признаться, я до сих пор не был знаком с Вашей музыкой. Теперь я знаю до некоторой степени характер Вашего творчества. Он совершенно согласуется с тем личным впечатлением, которое я вынес из беседы с Вами. Вы на мой взгляд тонко и общечеловечно чувствующий человек и чистоплотный и деликатный романтик».

Что расточать комплименты композитору? Лучшая похвала — осуществление постановки. И Савва Иванович спешит сообщить: «Остаюсь при намерении попробовать осилить его („Анжело“. — В. Б.) на будущий сезон». Письмо написано 27 апреля 1898 года. Вдохновленный успехом гастролей, Мамонтов уже не только берет в репертуар то, что лежит на поверхности, не востребованное до поры. Он заказывает оперы. Заказ для искусства — жизнь. Без заказа не было бы «Сикстинской капеллы».

Старый сотрудник Мамонтова, Николай Сергеевич Кротков, автор «Алой розы», с которой все и началось, написал для Частной оперы «Боярина Оршу». Савва Иванович решил поставить «Боярина» уже осенью, и Кротков, обрадованный, но строгий к себе, садится и заново переделывает первый акт, а в декабре он в отчаянии попросит снять оперу с репертуара, недовольный собственной инструментовкой. Взамен предлагает туманный символический сюжет: два «ничто», одно тяжелое, бесталанное — символ Большого театра, другое иное, гениальное, полное жизни и высоких стремлений, — символ Частной оперы. Либретто пишет Савва Иванович, музыку он — Кротков.

Савва Иванович предложение похвалить публично себя и изничтожить Большой театр не принял. Написал другое либретто — «1812 год». Музыка была заказана молодому, очень больному композитору В. С. Калинникову. Сначала оперу собирался написать Римский-Корсаков, но либретто ему показалось наивным до беспомощности. Для Калинникова сто рублей ежемесячной зарплаты были спасением от голода. Однако потребовать от миллионера драматургических переделок он не мог. Зато требовал и капризничал автор либретто. Работа для Калинникова получилась тягостной. Чахотка вскоре свела молодого человека в могилу. Написан был только «Пролог», который Савва Иванович и представил публике в одном сборном спектакле.

Работала для Театра Винтер и Валентина Семеновна Серова. Ее опера «Илья Муромец» увидела сцену 22 февраля 1899 года. Провал был полный. Не спасли декорации Тоши, не спас Шаляпин, певший богатыря Илью. Валентина Семеновна утешалась отзывом сына: «Мне твой почетный провал дороже дешевого успеха». Публика, однако, не нашла в опере ни былинной мощи, ни русской национальной напевности. Впрочем, С. Н. Кругликов, который ушел от Мамонтова и был директором Московской филармонии, отозвался о новом сочинении Серовой с похвалой.

Лето 1898 года — счастливое в жизни и в творчестве друзей Саввы Ивановича. Гении шалили, гении трудились… Русская природа, влюбленность, любовь, свадьба… Многое вместилось в то лето.