— Ой, Лизочка, дорогая, ты представляешь?.. Уже вторые сутки пьет… Что делать — никто не знает!

Вначале я подумала, что Вышинская пришла в себя и начала пить… Ну и есть, наверное, тоже. И уже хотела уточнить, зачем в этой связи следует что-то делать, как мое заблуждение было разбито в пух и прах грохотом, раздавшимся из Эфроимова кабинета. Женщины вздрогнули, мужчины переглянулись.

— Что у вас тут опять происходит? — спросила наконец я.

— Эфроим запил, — уныло сообщил ответсек Василий. И я тут же поняла, почему он, возможно впервые на моей памяти, ничем не занят. Без Эфроимовой визы типография наши полосы в набор не принимала. Следовательно, под угрозой находился выпуск очередного номера… Обычно Эфроимчик свои загулы устраивал исключительно по выходным и всегда территориально как можно дальше от редакции. Неужели… Я вопросительно посмотрела на дверь его кабинета, а потом на Василия, который мне кивнул.

— Вот именно! — сказал он. — Настоящий запой, да еще на рабочем месте!

Тут все заговорили враз, исключая Ларку, неодобрительно поглядывающую на коллег и почему-то на меня тоже. И постепенно у меня нарисовалась следующая картина произошедшего в мое отсутствие.

Потрясенный тем, что, несмотря на абсолютно неполитизированное направление его газеты, самая грозная организация из всех, представляющих Закон и Правопорядок, впервые в жизни проявила к Эфроиму интерес, он решил залить это потрясение водкой. Что и сделал сразу, как только милиция и иже с ними очистили нашу контору, а Любочку увезли в больницу. Самого Эфроима, наоборот, привезли сюда, вынув из постели, приблизительно за два часа до нашего с Фрэдом ухода: это я хоть и смутно, но еще помнила сама.

Дурное дело, как говорится, нехитрое, а что касается водки, то взаимоотношения с ней легче начать, чем завершить. И все же, по словам коллег, Эфроимчик был еще почти что в полном порядке и даже намеревался подписать наконец давно готовые полосы «Параллельных миров», когда сюда заявилась с кошмарным скандалом Вышинская-мамочка… Скандалила она долго, громко, со вкусом и большим знанием дела, обвиняя Эфроима в убийстве ее дочери. И грозилась писать повсюду — от городских и столичных газет до все той же ФСБ, какой Эфроим подлец, убийца и бандит. До тех пор, пока правда не восторжествует, а ее невинно пострадавшая за чужие преступления дочь не будет отомщена!..

В довершение всех оскорблений и угроз мамаша Вышинская пообещала «сгноить Эфроима Каца заживо» и с позором изгнать из нашего славного города… В итоге полосы остались неподписанными, а сам Эфроим, судя по грохоту, только что раздавшемуся из кабинета, допился до полной невозможности не то что стоять, но даже сидеть…

— Ну и чего ж вы тут ждете? — возмутилась я. — А если он ударится обо что-нибудь?!

Опыт последних дней подсказывал мне, что от жизни лучше всего заранее ждать самого ужасного, тогда будет хоть какой-то шанс с ней побороться.

— Скажешь тоже, — буркнул Коршун. — Мы его еще час назад на диван уложили, он со стула-то еще тогда грохнулся…

— Ты что, думаешь, с дивана мягче падать? — подивилась я его жестокосердию.

Мужикам, видимо, стало стыдно, и, одновременно вздохнув, они двинулись в кабинет.

Там они пробыли довольно долго, видимо, совещались.

— Вот что, девушки, — сказал Коршун, выходя из кабинета главного редактора, — вы как хотите, а я думаю, что делать нам тут сегодня больше нечего… Поднимать Эфроима с пола мы не стали, просто устроили поудобнее… Зато больше ему падать некуда. А мы, пожалуй, пойдем… Чего тут сидеть-то?..

— Да вы что?! — почти зарыдала Ниночка. — Вы что — так вот и хотите его тут бросить? И… и нас вместе с ним? Вот свиньи!..

— Но-но… — зашипел Коршун. — Нашла свиней… Ты бы лучше на своего любимого начальника пошла взглянула… А вас никто не бросает, можете тоже идти по домам. С Эфроимом ничего не случится, проспится, протрезвеет и тоже домой пойдет… Что ему тут делать, если он все свои полугодовые запасы уже вылакал?

— Мы не свиньи, — поддержал Коршуна Сашка Соколов. — Если хочешь знать, лично я ему для поправки, когда проснется, банку «Гиннеса» рядом с правой рукой оставил…

Ниночка все-таки кинулась в слезы, от жалости то ли к шефу, то ли к себе. А я, не обращая больше внимания на мужиков, кинулась утешать Ниночку. Потому что вспомнила наконец, зачем сюда приехала. И что Ниночка мне нужна не плачущая, а вполне дееспособная. Во всяком случае, способная поговорить на интересующую меня тему…

Что меня удивило, так это то, что моя Ларка продолжала держать молчаливый нейтралитет, словно все происходящее ее решительно не касалось. И это — с учетом того, что та же Ниночка, которая в данный момент лила слезы, относилась к моей подружке с восторженным обожанием. Для нее Лариска была чем-то вроде идеала и образца для подражания. Наша секретарша, блондиночка от природы, даже выкрасила волосы в темный цвет, дабы оказаться как можно ближе к своему образцу. Так что можно представить, сколько радости ей доставил этот дареный роковой костюм, внезапно оказавшийся в центре событий…

Обнаружив, что ласковые увещевания на нее совершенно не действуют, я сменила тактику.

— Немедленно прекрати выть! — рявкнула я хамским голосом.

Ниночка тут же сжалась в комок и всхлипнула вслух:

— Хорошо тебе говорить, у вас у всех рабочий день ненормированный! Захотели — и ушли! А я?

— Что ты?

— А я сиди тут, как наказанная, до восемнадцати часов, вот что я! С-с… с ним!

И она в отчаянии ткнула пальчиком в дверь Эфроимова кабинета.

— Вот он очухается, увидит, что меня нет, и что?

— И что? — переспросила я.

— И уволит, вот что! На что мы тогда с мамой жить будем?!

Увидев, что Ниночкино личико вновь складывается в слезную гримаску, я быстренько сориентировалась:

— А разве твоя сестра не работает?

Гримаска тут же разгладилась, и на меня уставились два наивных голубых глаза, переполненных вместо слез удивлением:

— Какая сестра?

Удивление было неподдельным, в чем я могла поклясться даже на Библии. Но, как говорится, сказавший «А» должен вслед за этим произнести и «Б», и далее весь алфавит по порядку.

— Как это — «какая»? Та, которую бедная Любочка видела вечером в пятницу. У консерватории, после концерта, рядом с серебристым «опелем», в твоем костюме… Или это была ты сама? — прищурилась я как можно более демонически.

— Да ты что?! — Ниночкины слезы немедленно высохли, судя по всему, от возмущения. — Вы, по-моему, все сегодня сошли с ума, и вас лечить надо!.. Нет у меня никакой сестры, я у мамы одна-единственная… Единственная надежда и опора!..

Вспомнив об этом, она снова скривила губки, чтобы порыдать над своей горькой судьбой, но я не позволила.

— А если это так, значит, у консерватории после концерта Федорова была ты! — выразила я уверенность, которой на самом деле совершенно не испытывала.

Ниночкины слезы опять высохли:

— Какого еще Федорова? Не знаю я никакого Федорова и в консерватории не была ни разу в жизни!! Ты что?!

— И в эту пятницу после одиннадцати вечера тоже? — уточнила я язвительным голосом. — И ни с кем там не встречалась, и… и сигарету при этом не курила?!

В Ниночкиных глазах мелькнул страх. Но, к сожалению, вовсе не от того, что ее с кем-то спутали. Судя по всему, она уверилась окончательно в своем предположении о том, что нам, во всяком случае мне, необходим психиатр.

— Успокойся, Лизочка, — пролепетала она, — честное слово, клянусь тебе чем хочешь, бедной Любочке что-то привиделось… Мама ни за что бы меня в такую поздноту не выпустила на улицу, она меня после девяти вечера вообще никуда не пускает, даже к соседке!.. Да и зачем мне консерватория? Сама подумай, зачем? Я «Битлз» люблю… Лизочка, тебе и правда уж лучше бы домой пойти, ты столько пережила, устала, наверное…

— Вот что. — Ларка ожила так внезапно, что мы с Ниночкой обе вздрогнули. Особенно вздрогнула я, потому что, повернувшись к своей подруге, я еще и наткнулась на ее взгляд, преисполненный такого возмущения и даже злости, что тут же забыла, что именно хотела сказать Ниночке в ответ на ее лепет. — Вот что, — повторила Лариска железным голосом, совершенно не сочетающимся с ее болезненным видом. — Немедленно оставь ее в покое, поняла?! Можно подумать, что на весь наш благословенный городишко один-единственный серебристый «опель» и всего два итальянских костюма… Отвяжись от нее!..