Из моего горла наконец вылетело хоть что-то похожее на звук, пусть и напоминающий шипение проткнутой шины. Кроме того, я так резво вскочила на ноги, словно и не валялась минутой раньше ни в каком обмороке.

Шоколадный склад был залит ярким светом прожекторов, напоминающих театральные софиты, и набит людьми до отказа. Вначале я углядела незнакомца с фотоаппаратом в руках, снимавшего зачем-то пол. Приглядевшись, я поняла, что фотографирует он не столько пол, сколько меловой рисунок на нем, отдаленно напоминающий человеческий силуэт…

— Не бойся, — сказала догадливая Танька, заметив, как я вздрогнула. — Фадеева уже увезли…

И, перехватив мой вопросительный взгляд, пояснила:

— Это был Фадеев, Вилькин зам… Он уже год у него работает. То есть работал…

Я снова посмотрела на человека с аппаратом. И снова вздрогнула. Потому что в этот момент он занимался тем, что старательно ловил в кадр… капитана Широкова!

И хотя пока что капитан на меня не смотрел, а был поглощен тем, чтобы в объектив фотоаппарата попали его руки с разломленной почему-то пополам шоколадкой «Пипса», легче мне от этого не стало, уж вы поверьте!

«Все… — мелькнула у меня в голове ужасная мысль. — Вот теперь точно все!.. Засадит как пить дать, и никакой Фрэд мне не поможет».

Сами посудите, разве не то что подозрительного мента, а даже самого доверчивого в мире человека возможно убедить в том, что одна и та же девушка абсолютно случайно встречает его на третьем подряд месте особо тяжкого преступления в качестве главной свидетельницы?.. Кто, помимо маньяка-убийцы, способен так сноровисто первым обнаруживать трупы один за другим, приблизительно раз в сутки?!

На этот раз мой стон походил на Варькин скулеж. Наверное, и капитану Широкову этот звук напомнил о ненавистной ему собачонке, потому что он вздрогнул и посмотрел в мою сторону… Как раз в тот момент, когда ментовский фотограф щелкнул наконец своим аппаратом. И, разумеется, тут же заорал на капитана, поскольку снимок тот своим вздрагиванием, конечно, смазал.

Злоба, мелькнувшая при виде меня в глазах Широкова, не поддавалась никакому описанию! Так же, как и цвет его физиономии, до этого бледный, а тут за одну секунду, с космической скоростью, ставший почти что черным… Да, винить его за все это мне было очень и очень трудно!..

Мой телохранитель проявил наконец свойственную ему чуткость и обнял меня за плечи, иначе я бы ни за что не выстояла под взглядом капитана! Между тем Широков, вместо того чтобы кинуться на меня с наручниками, как я ожидала, круто развернулся и, не обращая внимания на орущего фотографа, зашагал в другую сторону! Сломанную шоколадку он при этом швырнул на какую-то коробку — должно быть, для того, чтобы ее все-таки засняли.

Поскольку Широков пока что тянул с моим арестом, я решила воспользоваться подаренной судьбой паузой и выяснить это сама. Тем более что мои ноги наконец перестали быть ватными и к ним вернулась способность шагать. Подойдя к шоколадке, вокруг которой все отчего-то суетились, я вначале ничего особенного в ней не заметила… Но только вначале! Потому что в следующую секунду для меня как человека, начитанного в детективной литературе, все стало ясно, и я от ужаса крепко вцепилась в руку Фрэда, все еще лежавшую на моем плече… «Пипсу» кто-то разломил пополам совсем не напрасно: вместо ожидаемой сливочной, густой и тягучей помадки из шоколадного батончика струился прямо на коробку белый сыпучий порошок…

Это был конец. Во всяком случае, для Вильки… Даже мне, вопреки всему на свете обожающей нашего с Танькой мужа, не могла прийти в голову ни одна причина, по которой он мог бы не знать, чем именно начинен его товар… Или хотя бы та его часть, которой принадлежал данный батончик…

Повернувшись к своему телохранителю, я уткнулась носом ему под мышку и беззвучно разрыдалась. Ко мне немедленно подключилась и без того всхлипывающая Татьяна.

— Ну-ну… — Фрэд крепко прижал меня к своей подмышке и погладил по голове, как несправедливо обиженного ребенка. — Ну-ну…

Понукав таким образом минут, наверное, пять, он прервался и неожиданно ревнивым голосом поинтересовался:

— Неужели ты до сих пор его любишь?..

Я вдруг непонятно почему яростно затрясла головой, не вынимая ее из-под Фрэдовой подмышки, отчаянно отрицая всякую даже тень любви к бывшему мужу…

Мой телохранитель почему-то настолько обрадовался моей склонности к предательству, что даже не сумел эту радость спрятать подальше: она дрожала фальшивой ноткой в его голосе, когда он на свой собственный лад объяснил вслух мои слезы.

— Бедная ты девочка, я понимаю, — прошептал Федор Степанович. — Понимаю, как тяжело разочаровываться в людях… Я и сам это недавно вынужден был познать…

Высокий штиль, которым он ни с того ни с сего вдруг начал изъясняться, Фрэду совершенно не шел, и мне абсолютно расхотелось плакать. В конце концов, слезливая Танька все это время успешно справлялась с рыданиями и за себя, и за меня! К тому же явно наступал момент, когда следовало подумать о своем собственном ближайшем будущем. Ждать от него что-нибудь хорошего никаких оснований не было. Тем более что капитан Широков уже размашисто шагал из дальнего конца склада в нашу сторону.

И вот тут мой телохранитель наконец продемонстрировал, что действительно способен выполнять принятые на себя обязательства с блеском! Не дожидаясь, пока капитан откроет рот, он открыл рот сам и раньше:

— Никакие опросы Лизы в данный момент невозможны! — рявкнул Фрэд навстречу капитану. — Гражданка Голубева лишилась голоса, вероятно, на нервной почве или от крика и даст свои показания в письменном виде в течение двадцати четырех часов!

— Да! — пискнула из-за наших спин немедленно расхрабрившаяся Танька. — И нечего над ней издеваться, иначе сообщим в прокуратуру о вашем непрофессиональном поведении!..

Вот это завернула так завернула! Нет, недаром все-таки она дочь своего папашки!.. Как на все это прореагировал капитан Широков, я, к сожалению, не видела. Потому что Фрэд, видимо для вящей убедительности, молниеносно подхватил меня на руки и, широко шагая, понес на выход… А Танька прытко засеменила следом.

Спустя несколько минут меня попытались усадить в машину, кажется в Танькину, и ко мне слегка вернулся голос… Точнее, шепот.

Фрэду предстояло возвращаться домой следом за нами в «Москвиче». И пока он ненадолго бегал обратно на склад по каким-то еще делам, связанным с ментами, Татьяна успела прояснить последние непонятные мне детали всего, что случилось, пока я находилась в отключке.

— Понимаешь, — горестно всхлипнула она, — я сидела дома, сидела, переживала за вас, переживала… А потом чувствую — не могу! Тем более что вы давно должны были вернуться, а вас все нет и нет!.. Ну я и решила: пусть лучше меня бандиты пристрелят, чем дальше сидеть и ничего не знать… И поперла на улицу, к машине… Приезжаю, а тут куча ментов, две неотложки, четыре доктора, труп и ты! Если бы я приехала на минуту позже, они бы тебя точно в больницу увезли, ты даже на нашатырь и то не реагировала!..

И хотя видеть этого Татьяна не могла, я все-таки посмотрела на ее затылок с благодарностью и нежностью: нет, не зря мы с ней столько лет считались подругами, совсем не зря!.. Ну а Вилька… Что ж, в настоящий момент я готова была простить ей все, целиком и полностью, и счесть тот факт, что она лишила меня красавца мужа, несчастным случаем, от которого никто из нас не застрахован…

То, что мой телефон просто разрывается от звонков, сопровождаемых Варькиным воем, мы услышали еще на лестнице. Такие вещи на всех людей, даже столь спокойных, как Фрэд, действуют одинаково. Танька и мой телохранитель одновременно достигли двери и попытались всунуть в замочную скважину сразу два ключа. При этом Федор Степанович едва не уронил меня, поскольку, видимо, уже по привычке так и носил с места на место на руках.

К счастью, я оказалась ему дороже телефона, он успел меня подхватить, а Татьяна в это время открыла дверь и первой кинулась в гостиную к аппарату.