Я бы назвал этот отрывок хорошим, честным повествованием. В этом человеке определенно сохранилось нечто мальчишеское. Джон продолжает:
На тринадцатом году жизни я вступил в школе в ссору со всеми учителями сразу и в гневе и разочаровании покинул их всех. Этим весьма были недовольны мои родители; однако они позволили мне самому принимать решение, и раз уж я теперь хотел работать, они давали мне небольшие поручения на ферме, и вскоре я стал понимать, что жизнь не так уж легка; тогда я стал учиться ремеслу; мельничное дело считалось хорошим занятием, или профессия корабельного плотника, но я ни с тем, ни с другим жизнь связывать не хотел. Меня больше привлекало книгопечатание. Я написал в фирму «Оливер и Бойд» в Эдинбурге, изложил свою просьбу принять меня учеником. Но мне на письмо так и не ответили. Я написал снова, на этот раз в «Фэйрбейн и К», в том же городе, а также мистеру Джексону в Дамфрис, но не получил ответа ни от одного из них, что повергло меня в уныние. Именно в то время стал я испытывать меланхолию, работая там, откуда мне ужасно хотелось выбраться. Здесь я мог бы упомянуть, что с того вечера, когда мама сказала мне, что рано или поздно я умру и надо мной будет насыпан холмик холодной земли, я так и не смог избавиться от этой мысли. Юный мой ум был повергнут этим в глубокий шок из-за первого столкновения с жестокой правдой. Итак, уяснив, что мне никак не удается пойти учиться на печатника, я сильно жалел себя и стал склонен к детским выходкам; как поется в старинной песне:
Я покупал и брал взаймы,
Учился день и ночь,
О чем священник толковал,
Запоминал точь-в-точь.
Живший по соседству друг показывал мне имевшуюся у него «Британскую энциклопедию»; он всегда, когда я хотел, давал мне том, и я должен признаться, что извлек из его доброты немалую выгоду. Из этой книги я узнал больше, чем в Эдинбургском колледже, куда отправился пешком, с палкой в руках, когда мне исполнилось девятнадцать. До того я успел побродить по Англии, не раз влюблялся, писал стихи и еще черт знает что…
Бедный Джон Мактаггарт! Холодная земля на могиле, которой он так сильно боялся, вскоре накрыла его, и ничего не осталось от него, кроме книги, в которую он с таким блеском собрал местные байки и примечательные факты, эксцентричные истории и словечки.
Итак, вытянув ноги к каминной решетке, слушая, как в окно стучится гэллоуэйский дождь, мы стали бы беседовать о том, как обогатилась бы шотландская литература, если бы эдинбургские издатели ответили на письмо неизвестного молодого человека с грубоватым, жестким для произношения гэллоуэйским именем. Мой восторг перед ним становился все сильнее, по мере того как я читал «Энциклопедию». Он, безусловно, был духовным наследником Бернса, и, читая эти юношеские опыты прозы, я не могу избавиться от чувства, что при удаче и более крепком здоровье Джон Мактаггарт мог бы восполнить пробел в шотландской литературе, которой все еще не хватает прозы на национальном языке. У него был острый, наблюдательный ум, чувство юмора, дар излагать свои наблюдения кратким и живым слогом, мало обязанный искусству, но очень много — личностным качествам автора и его опыту. Кто, например, смог бы лучше описать старинную игру у огня, называемую «Подкладка и одежка»:
Одно из наиболее знаменитых развлечений — огненное кольцо. Чтобы начать игру, один из стоящих кругом игроков произносит следующее:
Далеко ходил,
Целых семь лет бродил,
В пахарях согласья нет —
Кто мне даст совет?
Вместо пахаря можно назвать любую другую профессию; но как только она выбрана, игрок может называть дальше только орудия данного ремесла. Он должен требовать их у других и выигрывать. Но самую важную и необходимую вещь он называет лишь одному человеку по выбору, и тот не может ему ничего предлагать, поскольку знает, что это сразу приведет к «изнанке», то есть к заключению в круг. На первом этапе стоящий слева от «пахаря» делает первое предложение примерно так: «Я дам тебе резак для твоего ремесла». «Пахарь» отвечает: «Я не стану благодарить тебя за резак, у меня он уже есть». Тогда другой предлагает еще один инструмент, соответствующий промыслу, например уздечку, тот снова отказывается, потому что загадал не этот предмет, затем следуют мешок, мотыга, лопата, грабли и так далее; пока кто-то не предложит борону, загаданный предмет, который был заранее назван доверенному игроку. Это сразу переводит «пахаря» внутрь круга, из которого он может выбраться следующим образом.
«Пахарь» говорит одному из игроков: «Есть ли у тебя три вопроса и два приказа или три приказа и два вопроса для меня?» Если ответит на вопросы и сможет выполнить задания, он освободится. Предположим, выбрали первый вариант, два приказа и три вопроса, далее разговор может идти примерно так: «Я приказываю тебе поцеловать посох». И он должен поцеловать грязную, закопченную кочергу. Или еще нечто неприятное.
Вопросы тоже ставятся так, чтобы чувствительно задевать игрока, который должен отвечать на них.
Скажем, его спрашивают: «Предположим, ты оказался в постели с Мэгги Лоуден и Дженни Логан, двумя твоими подружками, одна — с одной стороны кровати, другая — с другого бока, и какую ты станешь первой тискать?» И игрок отвечает, например: Мэгги Лоуден, ко всеобщему восторгу.
«Во-вторых, предположим, ты стоишь голым на холме, и кого ты станешь звать к себе — Пегги Киртл или Нелл О’Киллиминджи?» Игрок снова выбирает одно имя.
«И, наконец, предположим, ты оказался в лодке с Тибби Тейт, Мэри Кайрни, Салли Снэдрап и Кейт О’Миннейви, и кого из них ты захочешь утопить? Кому вдуешь? Кого привезешь на сушу? И на ком женишься?» И он снова отвечает, а компания веселится, когда он произносит, например: «Я утоплю Мэри Кайрни, вдую Тибби Тейт, привезу на берег Салли Снэдрап и женюсь на сладкой Кейт О’Миннейви».
И так заканчивается игра, уступая место другим — «Вилли Вайн», «Плотина» или «Легендарные истории».
И на этом описании доброго старого Гэллоуэя давайте попрощаемся с Джоном Мактаггартом и отправимся дальше, потому что дождь прекратился, выглянуло солнце и снова поют птицы.
2
В саду сельского дома, выходившего на побережье Гэллоуэя, местный житель рассказывал мне о Деворгилле так, словно встречался с ней за обедом на прошлой неделе или словно некогда был в нее влюблен.
Шотландия — страна романтической верности. Вероятно, это часть национального мягкосердечия. В шотландской верности нет ничего сухого и формального, хотя порой она проявляется довольно беспричинно. Но, с другой стороны, у настоящей любви вообще нет «причин». Гэллоуэй имеет свои формы преданности. Эта провинция в течение долгого времени хранила верность Роберту Брюсу, потому что он вступил в конфликт со старинной верностью, и именно по этой причине здесь отказывались идти за Старшим Претендентом или за Красавцем принцем Чарли; старинное королевство южных пиктов с глубокой древности почитало собственных героев.
Мой знакомый рассказывал о бурных днях короля Алана и Джона Баллиола так, будто это была совсем недавняя история. Он гордился ими, потому что люди Гэллоуэя имели привилегию в битве составлять авангард, и он наслаждался памятью о короле Гэллоуэя, который угрожал королю Норвегии морским сражением. Но когда он упомянул Деворгиллу, в подборе слов, в интонации зазвучало нечто такое, что наверняка вызвало бы ревность у его жены.
— В Гэллоуэе по сей день сохраняется добрая память о Деворгилле, — сказал он, — несмотря на то, что она умерла более шести столетий назад. И правда, подумайте только: как мало людей остались в памяти благодаря их доблестям и благочестию; как мало вдов хранят верность! А эта давно умершая женщина оказала влияние на всю мою жизнь…
