Мэри Грэм и Энни Лори — вот две шотландки, чьи имена гарантированы от забвения. Одной за это следует благодарить популярную песню, другой — вот этот портрет. В основу песни «Энни Лори», как я уже упоминал в начале книги, легла история романтической любви. За портретом Гейнсборо тоже стоит история, но куда более печальная.

Мэри была дочерью лорда Каткарта. В 1774 году в возрасте семнадцати лет она вышла замуж за Томаса Грэма из Балгована. Брак получился исключительно удачным. После семнадцати лет совместной жизни эти двое продолжали писать друг другу трогательные письма — словно юные любовники. Однако на восемнадцатом году стряслось несчастье: Мэри заболела и во время оздоровительного круиза по югу Франции скоропостижно скончалась. Муж ее в тот момент находился в Шотландии. Он настолько погрузился в пучину отчаяния, что не имел ни возможности, ни желания заниматься какими-либо делами. Лишь благодаря стараниям друзей гроб с телом миссис Грэм проделал путь через всю Францию, охваченную революционным брожением, и добрался до дома. Хотелось бы сказать «благополучно», но увы! По роковой случайности гроб в дороге взломали, и в Шотландию он прибыл в открытом виде.

Чтобы как-то отвлечься от своего горя, Томас Грэм уехал за границу и в конце концов завербовался в армию. Он был абсолютно уверен, что в сорок четыре года ему уже нечего ждать от жизни. Тем не менее он сделал замечательную военную карьеру, дослужившись в 1809 году до чина генерал-майора. Грэм был одним из немногих, кто присутствовал на похоронах сэра Джона Мура. Он стал правой рукой герцога Веллингтона, исполнял обязанности заместителя командующего британскими войсками в Испании. В битве при Виттории под его началом находилась 40-тысячная армия. На пике военной славы Грэм отказался от испанского герцогства и возвратился в родную Шотландию, где был вознагражден званием пэра и титулом лорда Лайнедоха из Балгована.

«Что толку во всех этих почестях? — писал новоявленный пэр в письме к другу. — Ведь я чувствую себя самым одиноким человеком на свете».

Он продолжал тосковать по женщине, которая умерла двадцать два года назад. Время не уменьшило горечи разлуки. Грэм так страдал, что не мог держать перед глазами портрет возлюбленной. Вскоре после смерти миссис Грэм ее портрет куда-то исчез. В свете поговаривали, будто безутешный супруг велел замуровать картину в стену одного из своих особняков. Однако слухи не подтвердились. После смерти мистера Грэма портрет обнаружился в какой-то лондонской кладовой, где он — забытый и потемневший от времени — провел без малого полстолетия.

Лорд Лайденох прожил долгую жизнь — скончался он в возрасте девяноста пяти лет, оставив после себя множество свидетельств своей замечательной военной карьеры. Одно из них — Объединенный армейский клуб на Пэлл-Мэлл, учрежденный отставным генерал-майором для того, чтобы «офицеры имели возможность встречаться в приличном месте, не прибегая к помощи таверн».

В 1843 году Томас Грэм скончался, и это событие вернуло к жизни его молодую прелестную жену. Наследовавший Грэму кузен по имени Роберт Грэм был наслышан о картине, которая якобы хранится где-то в Лондоне. Неужели это действительно знаменитое полотно Гейнсборо, о котором уже пятьдесят лет ни слуху ни духу? Роберт Грэм был настолько взволнован, что не мог дождаться прибытия картины. Узнав, что карета с находкой уже приближается к Лайнедоху, он выехал верхом навстречу. Проскакав несколько миль по Пертской дороге, он встретил карету на мосту через Далкру и настоял, чтобы багаж вскрыли немедленно. И вот настал волнующий момент: после пятидесятилетнего забвения на свет явилась молодость и красота, увековеченная художником ровно семьдесят лет назад.

Вот такая грустная история со счастливым концом. Мэри Грэм снова вернулась в Шотландию, чтобы остаться в ней навсегда. Этот великолепный портрет кисти Гейнсборо стал даром Роберта Грэма шотландскому народу (единственным, но непременным условием акта дарения были гарантии, что картина никогда не покинет пределов страны).

А теперь настало время для кулинарной беседы.

Когда в своей книге «В поисках Шотландии» я описывал — с максимально доступной мне тщательностью и достоверностью — процесс приготовления «шотландской похлебки», я даже не мог предположить, сколько радости доставлю различным людям во всех уголках земли. С тех пор я получил множество писем из самых удаленных мест — в особенности из Канады и Австралии — с изъявлением благодарности и похвалами моему кулинарному рецепту. Люди писали, насколько вкусным получился мой суп и как грамотно и точно я описал процесс его приготовления. Среди обширной корреспонденции попадались также письма от наших британских шотландцев: эти люди великодушно предлагали познакомить меня с рецептами разнообразных блюд шотландской кухни, не исключая даже хаггис (!). Подобные письма меня очень напугали. Из них следовало, что люди принимают меня за опытного шеф-повара, этакого кудесника, который устраивает представления перед гостями: подбрасывает в воздух идеальные омлеты на своей чудо-сковородке и на глазах у восхищенной публики из тривиальных компонентов смешивает экзотические соусы. На самом же деле трудно найти человека, более далекого от кулинарных таинств, чем ваш покорный слуга. На кухне я чувствую себя абсолютно беспомощным и бесполезным, а вид сырых продуктов повергает меня в ужас (единственное, но существенное исключение составляют горох, ячмень, лук-порей, морковка и прочее, то есть то, что после ряда чудодейственных манипуляций способно превратиться в «шотландскую похлебку»).

Как бы то ни было, но среди вороха полученных писем нашлось одно, автор которого, житель Эдинбурга, предлагал моему вниманию рецепт любимого блюда шотландских королей. Называется оно «цыпленок по-монастырски». Вначале я безоговорочно отклонил сие щедрое предложение, полагая, что это выше моих возможностей. Своему неведомому адресату я написал, что чувствую себя польщенным оказанным доверием. Одна мысль, будто кто-то считает меня способным приготовить «цыпленка по-монастырски», добавляет мне веса в собственных глазах, но… Истина заключается в том, что уже приготовление «шотландской похлебки» полностью исчерпало мои способности к детализации и организации процесса и превратило кухню, на которой творилось это чудо, в форменный ад.

Как ни странно, на том наша переписка не закончилась. Несколько дней спустя мне по почте доставили бутылку с широким горлышком, внутри которой плавала какая-то устрашающего вида гадость. Щадя чувства читателей, я воздержусь от подробного описания этого неповторимого зрелища. Скажу только, что больше всего это напоминало дохлую лягушку, законсервированную в желе из белого торфяного мха. Прилагавшаяся записка подтвердила мои самые худшие подозрения — это был пресловутый «цыпленок по-монастырски»! Мне предлагалось довести содержимое бутылки до кипения и съесть. Вы не поверите, но я это сделал. Проглотив первую ложку, я сказал себе: «Вот самое грандиозное и романтическое блюдо, которое я когда-либо пробовал! Это еда, начисто отвергающая меланхолию». Я не берусь охарактеризовать тот изысканный и причудливый вкус. Что так украшало блюдо — может, привкус мускуса, или шафрана, или амбры? Право, не знаю… Но я принял решение разузнать это во что бы то ни стало. Прошло всего несколько дней, и я затосковал по неповторимому вкусу. Мне хотелось вновь попробовать «цыпленка по-монастырски». А еще через пару недель я решился приготовить его самостоятельно! Как выяснилось, уже в восемнадцатом веке «цыпленок по-монастырски» считался архаичным блюдом. В своем романе «Приключения Найджела» Вальтер Скотт упоминает его как любимое блюдо Якова VI, а этому человеку — невзирая на все его недостатки — в гастрономических вопросах я склонен доверять.

Так или иначе, но я списался со своим респондентом и отправился к нему в гости. После нескольких часов, проведенных в старом эдинбургском доме, я вышел, обогащенный новыми бесценными знаниями: к моей «шотландской похлебке» добавился еще и «цыпленок по-монастырски». Я намереваюсь пересказать вам этот рецепт без тех неясностей и недомолвок, которыми грешат все кулинарные книги. Я поведаю вам тайну этого божественного блюда так, чтобы исключить все возможные ошибки.