Павел невольно рассмеялся, покрутил головой, вспоминая события той давней ночи.

— Словом, так быстро я, наверное, никогда не бегал. Рванул по сугробам, сам не соображаю, куда. Вдруг передо мной штакетник вырастает, где-то по плечо мне. Я его перемахнул — в пальто, с кейсом — думаю, даже не задев. Пес за мной. Вдруг голос женский: «Сюда! Сюда!» Я рванул на желтый свет через двор, в сени вскочил мимо женщины, даже рассмотреть не успел — молодая, старая, толстая, худая. Она дверь захлопнула, и тут же пес как ударит всем телом, будто снаряд. Только доски затрещали. Женщина повернулась ко мне, смеется, что-то спрашивает. А я отдышаться не могу после забега по пересеченной местности. Ну и струхнул, по правде говоря, порядком.

Она поняла, взяла меня за локоть, на кухню провела. Молча помогла раздеться, усадила за стол, налила чаю — горячего, с мятой. Пирожки поставила теплые, с капустой, кажется. Понимаешь, она будто заранее готовилась, знала, что я вот так свалюсь посреди ночи ей на голову.

Павел замолчал, глядя в камин.

— Это и была Анна? — спросил Олег.

— Да, Анна, — эхом отозвался Павел.

Он рывком поднялся, прошелся из угла в угол.

— А дальше? — прервал молчание Олег, провожая его глазами.

— Дальше? Дальше было то, что я до сих пор не могу себе объяснить. Ты ведь меня давно знаешь, старик, я не монах. Да и не мальчик давно, у которого от вида декольте дух перехватывает. Но здесь накатило что-то такое… Я сижу за столом с чашкой в руках, смотрю, как она по хозяйству хлопочет, что-то про соседей рассказывает. Рубашка до пят, вязаная шаль на плечах, волосы распущенные до лопаток. И молчу, как дурак. Она, видно, почувствовала, замолчала. Потом напомнила, что я позвонить хотел. Сама ушла в комнату, зажгла торшер с зеленым абажуром, начала постель стелить. Ты говоришь, а я тебя еле слышу. Смотрю на нее через проем, как на картину в раме. Зеленая простыня, зеленая рубашка, ее силуэт с тонкими руками. Повесил трубку и пошел туда.

— Ага, помню. Я подумал, что прервали. Но главное ты мне успел сказать.

Павел усмехнулся, снова уселся в кресло.

— Главного я как раз и не мог сказать. Главное позже произошло. Я вошел, стал за спиной у нее. И руки ей на плечи положил. Она вздрогнула, замерла. Не знаю, сколько мы так стояли, может, несколько секунд, может, несколько минут. Потом она повернулась, прижалась ко мне… Запах от ее волос такой, знаешь, травяной… Я и поплыл совсем. А она голову подняла, в глаза смотрит внимательно. Говорит: «Что хочешь обо мне думай. А эта ночь моя».

— И?

— И… все. Все, старик. Утром сказала: «Забудь обо мне». Сказала: «Забудь, будто и не было ничего. Я замужем, предать его не могу». Сказала: «Он-то здесь совсем ни при чем. Да и не может у нас ничего с тобой быть, разные мы, из разных миров». И слово с меня взяла, что не буду встреч искать и дом забуду. «А лучше и меня забудь», — сказала.

— А ты?

— Я? — вздохнул Павел. — Я отошел на двести шагов к машине, обернулся — и уже не мог с уверенностью сказать, в каком из домишек провел ночь.

— Да нет, я имею в виду, не ездил туда больше, не виделся с ней?

Павел пожал плечами, прищурил глаза:

— Я ведь слово дал. И потом, раз она так решила… за нас обоих, значит, так тому и быть! И хватит об этом! Я и так разболтался как баба, устал, наверное. Давай Галкину селедку! И водки, Олег, водки! Эти французские штучки не для русского человека.

С этими словами он выплеснул в камин остатки вина из бокала.

— Полнее, полнее лей, краев не видишь, что ли?

Темнота за окнами кабины стояла стеной, только мокрый после дождя асфальт серебрился в свете фар. Двигатель огромного рефрижератора мощно, но однотонно гудел, пожирая километры дороги. Полоска светящихся точек, зависших в непроницаемом воздухе, с одинаковым успехом могла показаться и огнями какого-то дальнего городка, и попутной стайкой светлячков.

— Плесни-ка мне чайку из термоса, — попросил Юрий, — что-то в сон клонит.

Володя потянулся назад, в спальный отсек, где стояли их дорожные сумки.

— Твоего или моего?

— Моего! Сам знаешь, я с травками люблю. В кабине запахло мятой.

Не глядя, привычным движением, Юрий взял из рук напарника пластмассовую крышку с несколькими глотками дымящейся жидкости, осторожно поднес ко рту.

Его движения были почти автоматическими, отработанными за десятки и сотни часов за рулем. Но также автоматически он не позволял себе расслабляться.

— Включи приемник.

Володя дотянулся до клавиши приемника. После нескольких секунд поисков сквозь мешанину шипа и воплей на английском в кабину прорвалось: «Не страшны ему ни дождь, ни слякоть…». Не сговариваясь, напарники подхватили в две глотки:

С фотографии, закрепленной на панели, улыбались им молодая женщина и маленькая девочка в круглых очках. Мотор ровно гудел, машина летела вперед.

В ночной езде есть свои плюсы и свои минусы.

Главным преимуществом, конечно, была пустая дорога. Часов с двенадцати вечера до шести-семи утра можно было сделать километров восемьсот при благоприятных обстоятельствах. Потом количество машин лавинообразно росло, и где-то к десяти часам большинство трасс превращалось в полудохлых, едва ползущих, огромных чадящих змей. Такое частенько происходило даже на дорогах, носящих гордое имя «автострады». Кое-где можно было объехать пробки проселочными дорогами. Хотя было больше шансов застрять в какой-нибудь яме на грунтовке.

Эта система дорог, таких, как «осьминог» или «солнце», когда все пути ведут к Москве, создавалась в те времена, когда никто не мог даже в дурном сне предвидеть, сколько колес в ближайшем будущем налягут на родную русскую земельку.

Днем пробег уменьшался раза в четыре. А расход бензина возрастал. И то и другое вместе для водителей, прежде всего, означало потери в заработке. Ну и, конечно, никакому грузу — от продуктов до мебели — многочасовая парилка на пыльной тряской дороге пользы не приносила.

Ночью был риск задремать за рулем. Но Юрий и Володя были профессионалами, поэтому сна не боялись. Больше волновало другое.

Ночью легко можно было нарваться на дорожную мафию. Машину блокировали, водителей выбрасывали где-нибудь в лесу или привязывали к деревьям. При сопротивлении могли и расстрелять. Машину потом, как правило, находили где-нибудь поблизости, без груза, а то и вовсе не находили. Мало ли в так называемом СНГ образовалось сейчас горячих точек, а точнее, черных дыр, в которых бесследно пропадали люди, машины, товары, деньги, оружие.

Поэтому дальнобойщики редко ездили одной машиной. Обычно старались собрать «поезд». Сейчас за машиной Юрия и Володи шли еще два таких же рефрижератора с морожеными курами. Но ведь все зависело от соотношения сил.

В зеркало заднего вида Юрий увидел, как какой-то легковой автомобиль обогнал машину их товарищей и пристроился ему в хвост. Разглядеть его было невозможно, но легкость, с которой был сделан маневр, выдавала иномарку. По фарам было только понятно, что это не джип, в которых обычно промышляли дорожные «ястребы». Да те и редко ездили в одиночку.

Юрий перевел взгляд вперед. Но через секунду, снова автоматически посмотрев в зеркало, обнаружил неизвестную машину уже сбоку, чуть позади себя, идущую с той же скоростью, что и рефрижератор. Темная, возможно, черная. Марку все равно разглядеть невозможно.

— Что еще за балет? — буркнул Юрий скорее самому себе, чем товарищу. — Пьяный, что ли?

— Запросто, — подхватил Володя. — Права отберут, он новые купит.

— И машину купит, если разобьет. Ну обгоняй, чего прицепился!

Юрий посигналил, но неизвестная машина шла как приклеенная. Тогда он пожал плечами и снова нажал на газ. В конце концов, нет закона, запрещающего ехать рядом с рефрижераторами. Иномарка не отставала.