— Жаль. Действительно жаль, — вздохнул господин Миккейн.

— И я всё-таки рискну напомнить вам о приличиях. Не сочтите оскорблением. Я могу вам поверить, как взрослый разумный человек взрослому разумному человеку. Но общественность… И… и другие дети… Понимаете… мне осталось недолго. Через два года, если вдруг не погибну при каких-нибудь обстоятельствах, за мной придут Стиратели. И я больше не смогу следить за судьбой Найта. Я не хочу оставлять его совсем одного, беззащитного перед толпой злобных малолеток, которые будут тыкать в него пальцами и жестоко дразнить. Хватило и того случая, о котором Академия до сих пор судачит на все лады… На счастье этого Грайда, я был в отъезде. Иначе я не знаю, что бы я сделал! Вы же можете вызвать новую волну враждебности. Поймите, всё выглядит именно так, будто вы совратили мальчика.

Господин Миккейн выслушал всё спокойно и внимательно. Помотал головой.

— Я его пальцем не тронул.

— Верю. Но прошу вас перестать так открыто демонстрировать ему своё расположение. Пусть мальчик вернётся обратно в общежитие, пусть будет как все.

— Он никогда не будет как все.

— Пусть хотя бы попытается.

— У него не получится.

— Вы хотите сломать ему жизнь? — резко спросил господин Шибта.

— Жизнь ему сломал его высокопоставленный отец, упрятавший сына в Академию, с глаз долой, от себя подальше, чтобы не дискредитировать себя… «уродцем»! — вдруг вспылил историк. — И с его стороны очень недостойно запрещать сыну носить свою фамилию!

— Найт не должен называть фамилии отца, — напряжённо проговорил киборг.

— Что же это за фамилия такая? Уж не И…

Генерал метнулся вперёд, прижав широкую пятерню ко рту господина Миккейна. Тот замер, вытаращившись на так молниеносно оказавшегося рядом киборга.

— Простите… — убрал руку тот.

— Эта ваша паранойя, — покачал головой историк. — Уверяю вас, в моём кабинете нет жучков и камер наблюдения. Вам надо научиться дышать чуть свободнее.

— Мы все давно забыли, что такое свобода, — генерал отступил на шаг. — Прощайте, господин Миккейн. И прошу прощения за те мои слова, что могли ненароком оскорбить вас.

Он чётко склонил голову и прошагал к выходу. Господин Миккейн поспешил следом, чтобы проводить гостя согласно этикету. Но генерал уже покинул квартиру и прикрыл за собой дверь.

Мона смотрела на мужа перепуганными глазами, робко притаившись за расписной деревянной ширмой. Господин Миккейн ободряюще улыбнулся ей и сказал:

— Всё в порядке, дорогая.

С этими словами он вернулся к Найту, который всё так же сидел на полу перед огромным плоским экраном, на котором, слегка вздрагивая от помех, возникших при перегонке старинного формата в современный, танцевали крошечные человеческие фигурки — вроде бы женские — в белых одеждах и диковинных юбках.

— Собственно, это и есть классика, — сказал господин Миккейн, привалившись плечом к дверному косяку, — а вовсе не та музыка, что сохранилась с XXII–XXIII веков.

— Сейчас так не танцуют, — Найт задумчиво следил за тонкими ножками, опиравшимися на самые кончики носочков.

— Тебе нравится?

— Мне больше всего вот это понравилось, — Найт быстро провёл ладонью над чувствительной панелью в углу экрана. Всплыло меню. Спустя несколько манипуляций запустился проигрыватель аудиофайлов. Разумеется, старая запись не могла сравниться по чистоте и качеству звука, по сбалансированности частот и глубине басов с современными сетами самого захудалого диджея из самого затрапезного клуба. Но необыкновенная динамика, стремительность, взрывная, нервная мелодия, которая налетала, словно ледяной ветер, и стихала — всё это поразило Найта до глубины души.

— Зима, — задумчиво произнёс господин Миккейн.

— М? — повернулся к нему Найт.

— Антонио Вивальди, «Времена года. Зима».

— Да. Зима, — проговорил Найт, снова повернувшись к чёрному экрану, на котором мерцал список воспроизведения. Древние музыканты имели большую власть над звуком, чем современные. Тогда, много веков назад, люди умели облекать в музыку движения души, дыхание природы, свои мысли, страхи и мечты.

— Найт, — господин Миккейн присел на корточки перед Найтом и взял его за руку. — Нам нужно договориться кое о чём.

Альбинос смотрел на него во все глаза, приготовившись ловить каждое слово, от напряжения лёгкое косоглазие даже стало чуть заметнее, и учитель увидел в его взгляде притаившийся страх. Никому не нужный, брошенный ребёнок, который наконец-то нашёл пристанище. И пусть этот «ребёнок» уже сейчас почти одного роста со своим учителем, а постоянные тренировки и инъекции, моделирующие мышечную массу, превратили тщедушного болезненного подростка в стройного, мускулистого юношу, который может вызывать скорее восхищение, чем жалость, всё же господину Миккейну стало жаль Найта, но он нашёл в себе силы сказать:

— Давай ты будешь приходить ко мне не каждый день, а строго по субботам?

— Ох, конечно же, я и так злоупотребляю вашим гостеприимством! — Найт вскочил было на ноги, собравшись немедленно распрощаться, но учитель жестом остановил его:

— Я не гоню тебя, если хочешь, заночуй сегодня в комнате моего сына, как обычно. Это просто на будущее.

— Благодарю вас, господин учитель, — широко улыбнулся мальчик.

Господин Миккейн кивнул и встал. Потом постоял рядом с учеником, пока тот, не отрываясь, смотрел на танец маленьких лебедей. И незаметно вышел.

— О! Кто почтил нас, смертных, своим присутствием! — широко развёл руки в стороны Делейт, когда Найт переступил порог спальни пятого блока. Сердце альбиноса вздрогнуло и затрепетало: он решил, что Дэл раскрыл объятия. Но это была просто шутка, ёрничанье.

— Нагулялся, ваше высочество? — продолжал Делейт, плюхнувшись на кровать и заложив руки за голову. — Да только ты так долго в общаге не появлялся, что не в курсе последних событий. Пятый блок поредел немного после лета, и теперь нас наконец-то распределили по возрасту. В этой спальне одна мелюзга. А тебе в соседнюю. Ты у нас теперь большой. Четверокурсник!

Найт продолжал мяться на пороге, теребя лямки казённого матерчатого рюкзачка. Теперь он заметил, что в помещении и правда не было никого старше двенадцати лет. Попалось даже несколько совершенно незнакомых лиц — первокурсники этого года.

В образовавшуюся паузу к Найту подскочил Биффант Худжин, только что вышедший из душа, крепко обнял его и радостно воскликнул:

— Ура! Ты вернулся!

— Ненадолго, — к Найту приблизился Тод. — Ну, чего встал-то? Тебе в соседнюю спальню.

Найт посмотрел поверх его головы на Делейта, но тот таращился в потолок, как будто ничего интереснее в жизни не видел. Найт удручённо вздохнул, потрепал Биффанта по голове, отвернулся и ушёл.

В соседней спальне, в шестом блоке, Найту оказался знаком только Ка, поприветствовавший его лёгким кивком и нейтральной улыбкой. Близнецы Чейз и Долори остались в пятом блоке.

Найт поздоровался со всеми присутствующими, затем спокойно прошагал к одной из свободных коек и стал складывать в тумбочку своё немудрящее имущество. Он вёл себя не в пример увереннее, чем при поступлении в Академию. Казалось, это случилось сто лет назад.

— Ты, кстати, в госпиталь заходил? — спросил Ка, отложив книгу.

— Нет, а зачем? Со мной всё в порядке.

— А, ну да. Ты не в курсе, прогульщик. С будущей недели вшивки начинаются. Надо пройти обследование. Или ты забыл, что учишься на Боевом?

Найт сглотнул. Ему показалось, что его жизнь приближается к крутому повороту. После этого поворота ничего не будет как прежде.

— Спасибо за напоминание, я обязательно схожу.

Вдохнув, Найт взял кабель и отправился в мнемотеку. Ему хотелось немного привести мысли в порядок. В этом ему помогало трёхмерное моделирование, которому он успел научиться во время незапланированных «каникул» в доме господина Миккейна.