Она постучала в дверь. Небольшой скромный номер: гостиная, ванная, спальня — и все. Служанка Жанна ждала, чтобы уложить ее в постель. «Словно ребенка», — печально подумала Шанель. Возврат к началу. Вот только — когда дверь открылась, мадемуазель стиснула зубы, вспомнив приют, — ребенком никто не укладывал ее спать.

Chef du personnel[12] устало взглянула на Моник, внимательно просмотрела диплом школы «Шамбр синдикаль» и вручила анкету.

Девушке велели приступать к работе уже на следующий день. Значит, в доме длинный список заказов, но не хватает рук. Она, спотыкаясь, вышла на улицу Камбон, едва не прыгая от радости. Тусклые солнечные лучи пробивались сквозь облака над Парижем. Моник решила вернуться к себе, купить по дороге вина и вечером отметить новую должность.

По пути в Шатле вспоминала детство. Катрин хорошела год от года, а она…

— Не верится, что вы сестры! — удивлялись люди.

Моник прекрасно знала, о чем речь.

Девушка усердно помогала мадам Дэниз шить и кроить. Вскоре поняла, что хочет работать только на мадемуазель Шанель. Когда Моник шила, исчезала даже ее застенчивость. Мадам Дэниз часто говорила, что девушка очень талантлива, работает с особым мастерством. Шанель пригодятся ее умения, скромница в этом не сомневалась.

Когда Моник исполнился двадцать один год, она объявила, что уезжает в Париж. Отцовского наследства на это хватало. За ночь до отъезда в дверь тихонько постучала Катрин.

— Возьми меня с собой. Не оставляй тут… — попросила она.

— Но ты должна ходить в школу. — Моник внимательно посмотрела на сестру. — Ты ведь любишь maman?

— Но тебя больше, — выпалила Катрин. — А с ней мне будет одиноко.

Моник обняла сестру.

— Закончишь учебу — навестишь меня в Париже, — пообещала она.

Катрин никогда не отзывалась о Моник дурно, но расставание снимет груз с ее плеч. Теперь не будет соперничества и тайной зависти из-за восхищенных взглядов на сестру.

Моник ехала на поезде в Париж и с широко открытыми глазами думала: «Я буду жить в огромном городе!»

Поезд словно выстукивал: «Новая жизнь! Новая жизнь!», и девушка пообещала себе, что начнет с чистого листа.

Давнишняя пощечина матери убедила Моник, что мужчин нужно остерегаться. Она больше никогда не просила поцелуя. Да никто и не пытался. Понравится ли она кому-нибудь? Моник стеснялась полноватой фигуры — и не видела в зеркале безупречную кожу, красивые волосы и улыбку, мягкость и женственность. Встречаясь взглядом с парнем, девушка робко опускала глаза.

Пообещала себе, что в Париже полностью изменится. Может, она и не красавица в классическом понимании, но любит одежду и может сшить себе отличные наряды. Новая, роскошная Моник, в сидящем по фигуре костюме, пройдется по парижскому бульвару. Вряд ли заставит мужчин глядеть вслед, но женщины заметят одежду и полюбопытствуют, откуда она. Жизнь заполнит мода, и места для мужа просто не останется. Да и сможет ли она полюбить кого-то сильнее, чем отца? Вряд ли. Значит, не стоит утруждать себя поисками замены. Если не отвлекаться на пустяки, она может стать великим кутюрье. Поезд дернулся и затормозил у Гар-дю-Нор. Приключения начались.

С тех пор Моник прожила в Шатле два года — мать разрешила снимать жилье только там. У незамужней, не очень красивой дамы из Анжера несколько путей: стать монашкой, учительницей или сбежать в Париж и жить с сестрами Катро. Здесь никто не считал ее дурнушкой и не награждал сочувственными взглядами.

Сестры Катро, Одетт и Сандрин, похожие как две капли воды (Моник едва могла различить их), радушно приняли новую квартирантку. Они уже давно жили в Париже, делали шляпки в квартире-мансарде рядом с Ле-Шатле. Они отдавали изделия частным работникам и довольно скоро стали востребованы в мелких домах, где не было мастерских модисток. Со временем сестры выкупили все комнаты мансарды и теперь сдавали их незамужним молодым женщинам. Моник хорошо помнила их по рождественским визитам в Анжер: старые девы говорили о шляпках и все время хихикали. Почему бы и нет? Отличные мастерицы, они талантом и трудом добились успеха. И искренне наслаждались компанией шести девушек, живущих с ними под одной крышей.

Моник занимала небольшую чистенькую комнату с круглым окном, украшающим крышу дома. Белые штукатуренные стены, книжный шкаф, фотография Катрин в рамочке, комод, кресло, занавески в цветочек и покрывало в тон — вот и весь интерьер. Даже если бы удалось провести мужчину, на узкой кровати не поместятся двое. Моник в первый же день, развешивая одежду, прогнала эту мысль из головы.

Когда умер отец, она отреклась от религии. Осталось благоговейное, фанатичное поклонение моде. Девушка так стремилась к идеалу, что считала свое ремесло почти святым. Ее богами стали Баленсиага и Шанель. Моник, конечно, не молилась им, но страстно желала достичь таких же вершин мастерства. Главное в жизни — приблизиться к совершенству, насколько способен человек.

Она поступила на двухгодичный курс шитья в школу «Шамбр синдикаль де ля кутюр франсэз».[13]

Каждый вечер по пути из школы Моник разглядывала элегантных женщин на улице Фобур Сен-Оноре, в районе площади Мадлен, в универмаге «О Труа Квартьер» или в очереди в «Фошон»[14] за восхитительными amusebouches,[15] которые вечером подают к вину.

Менялись стили. На Левом берегу молодежь одевалась откровенно или как хиппи. Здесь, на Правом, женщины не изменяли элегантной классике, которая восхищала и вдохновляла Моник. Но девушка не надеялась стать леди — сомневалась, что когда-нибудь сможет позволить себе столь роскошную одежду. Идеи женских нарядов, в которых переплетались оригинальность, современность и классика — как у Шанель, — не покидали юную голову.

Моник работала весь жаркий август. Парижане разъехались на отдых. Многие булочные закрылись, появились очереди за хлебом. В мире высокой моды это было самое суетное время: все готовились к показу осенней коллекции.

Сестры научили юную швею мастерить цветы из шелка, пришивать подкладку и делать длинные ленты для украшения изделий, которые Моник называла «шелковыми спагетти». Помогая Катро, она заработала достаточно, чтобы съездить на Рождество к семье в Анжер.

Моник зашла в огромный универмаг «Бон Марше» и купила четыре бутылки хорошего красного вина для сестер и соседок по мансарде.

Вечером отмечали новую работу девушки. Все искренне радовались за нее. Ужины в Шатле всегда вкусные и обильные. Огромный рабочий стол накрывали белой кружевной скатертью, за едой все хихикали и обменивались сплетнями, особенно на таких, как сегодня, вечеринках. Девушки из среднего класса стали больше чем просто белошвейками. Они приехали из разных уголков Франции, ведомые талантом и любовью к моде, которые здесь в цене. Беседовали об одежде, о прошедшем дне, об изменениях в обществе, о студенческих бунтах и — когда сестры выходили из комнаты — о сексуальной революции. Хозяйки вкусно готовили традиционные французские блюда (фирменное — escalopes a lа crème).[16] Скучать и унывать было некогда. Моник нравилась новая жизнь и новая «семья».

В полночь девушка упала на кровать и моментально уснула. Грезы давали ей романтику, которой не хватало в реальности. Моник обычно снились теплые, надежные объятия мужчины. Лица его девушка не видела, но откуда-то знала, что он старше и оберегает ее. Просыпалась чуть ли не в слезах, чувствуя утрату.

«Сон — это желание твоего сердца», — поется в песне. Но где и когда Моник встретит мужчину из мира Морфея?

После нескольких ночей в грязном, полном блох пансионе квартала Сен-Жермен-де-Пре Кристофер откликнулся на объявление газеты «Пари суар»: снял недорогую квартиру на первом этаже рядом с Парижским оперным театром вместе с Клаусом Мюллером, начинающим модельным фотографом из Германии.