Поколебавшись, Шаллан подняла из-под одного из деревьев кусок сломанного сланцекорника. Она взяла его свободной рукой, встала и закрыла глаза.

Стань дымом! скомандовала она.

Ничего.

Стань хрусталем! скомандовала она опять.

Шаллан приоткрыла глаза. Никаких изменений.

Огонь! Гори! Ты огонь! Ты…

Она остановилась, осознав свою глупость. Загадочно сожженная рука? Нет, это не должно быть подозрительным. Она опять сосредоточилась на хрустале, закрыла глаза и четко представила его себе. Сланцекорник должен захотеть измениться.

Ничего не произошло. Раз за разом она пыталась, представляя себе, как сланцекорник изменяется. После нескольких минут неудач она попыталась воздействовать на мешочек, потом на скамейку, потом на один из своих волосков. Ничего не сработало.

Шаллан убедилась, что она одна, и, разочарованная, уселась на скамью. Однажды Нан Балат спросил Льюиша, как работает устройство, и тот ответил, что легче показать, чем объяснять. Он обещал дать ответ, как только она сумеет украсть фабриал Джаснах.

А сейчас он мертв. Неужели она обязана отвезти фабриал домой только для того, чтобы отдать его этим опасным людям, и даже не попытаться получить средства и спасти семью? И только потому, что они не знают, как его активировать?

Она часто использовала другие фабриалы, и всеми ими было очень просто управлять. Да, но их сделали современные мастера. Преобразователи же пришли из древности. Они не использовали современные методы активации. Она долго глядела на сверкающие камни, висевшие с обратной стороны ладони. Как научиться пользоваться прибором, который создан тысячи лет назад и запрещен для всех, кроме ардентов?

Она положила Преобразователь обратно в мешочек. Придется поискать в Паланиуме. Или спросить Кабзала. И как она это сделает, не вызвав подозрений? Она вынула хлеб и джем и начала рассеянно есть. А если Кабзал не знает и она не сможет найти ответ до отъезда из Харбранта, что же делать? Быть может, если она привезет артефакт королю — или его ардентам, — они защитят дом Давар в обмен на подарок. В конце концов ее не могут обвинить в краже у еретички, и, пока Джаснах не знает, кто взял Преобразователь, они в безопасности.

Но почему-то она почувствовала себя еще хуже. Украсть Преобразователь ради спасения семьи — это одно, но отдать его тем самым ардентам, которых так презирала Джаснах? Это похоже на сверхпредательство.

Да, еще одно трудное решение.

Даже хорошо, подумала она, что Джаснах решила научить меня принимать трудные решения. К тому времени, когда все закончится, я буду знатоком…

Каладин, спотыкаясь, вышел на свет, защищая глаза от палящего солнца, его босые ноги почувствовали переход от холодного камня внутри барака к горячему камню снаружи. Воздух был слегка влажным, но не удушливым, как в предыдущие недели.

Он положил руку на дверную раму, ноги предательски дрожали, а руки болели так, как если бы он три дня подряд нес мост. Он глубоко вздохнул. Бок должен был взорваться, но он ощутил только остаточную боль. Некоторые из самых глубоких ран еще шелушились, но остальные полностью исчезли. Голова была совершенно ясной, на удивление. И никакой головной боли.

Он обогнул угол барака, чувствуя себя сильнее с каждым шагом, хотя и приходилось держаться рукой за стену. Сзади шел Лоупен; хердазианин приглядывал за Каладином с того мгновения, как тот очнулся.

Я должен быть мертв, подумал Каладин. Что происходит?

На другой стороне барака он с удивлением обнаружил свою бригаду, тренирующуюся в переноске моста. Камень бежал впереди, задавая темп, как раньше Каладин. Они добежали до другой стороны склада, повернули и направились обратно. Только когда они почти добежали до барака, один из бежавших впереди — Моаш — заметил Каладина. Он застыл на месте, едва не заставив споткнуться всю бригаду.

— Что с тобой? — крикнул сзади Торфин, ничего не видевший из-за перемычки моста, окружавшего его голову.

Моаш не слушал. Согнувшись под тяжестью моста, он глядел на Каладина круглыми глазами. Камень быстро крикнул поставить мост. Большинство, увидев его, глядели с таким же почтительным выражением, как и Моаш. Хоббер и Пит, чьи раны зажили, тренировались вместе со всеми. Очень хорошо. Значит, они опять будут получать зарплату.

Люди стали подходить к Каладину, молча. Однако никто не подошел совсем близко, как если бы он был слишком хрупкий. Или святой. Каладин стоял с голой грудью, подставив солнцу почти зажившие раны; на нем были только короткие, до колен, штаны мостовика.

— Вам действительно надо отработать ситуацию, когда один из вас споткнется или упадет, парни, — сказал Каладин. — Моаш внезапно остановился, а за ним едва не повалились все. В поле это будет катастрофой.

Мостовики недоверчиво уставились на него, и он поневоле улыбнулся. Все мгновенно окружили его, смеясь и похлопывая по спине. Не слишком подходяще для больного человека, особенно когда это проделал Камень, но Каладин оценил энтузиазм.

Только Тефт не подошел к нему. Пожилой бригадник стоял в стороне, скрестив руки на груди. Он казался озабоченным.

— Тефт? — спросил Каладин. — Что с тобой?

Тефт фыркнул, но потом слегка улыбнулся.

— Я как раз подумал, что эти парни принимают ванну не настолько часто, чтобы дать им обнимать меня. Не обижайся.

Каладин засмеялся.

— Понимаю.

Его последней «ванной» был сверхшторм.

Сверхшторм.

Остальные бригадники смеялись, спрашивали, как он себя чувствует, кричали, что Камень должен будет приготовить что-нибудь этакое на их ночные посиделки у костра. Каладин улыбался и кивал, уверяя, что чувствует себя хорошо, но сам вспоминал сверхшторм.

Он вспомнил его совершенно отчетливо. Он вспомнил, как под проливным дождем лежал на крыше, держась за кольцо и закрыв глаза. Вспомнил Сил, стоявшую перед ним с таким видом, как если бы она пыталась отогнать шторм. Сейчас он ее не видел. Где она?

Он также вспомнил лицо. Сам Отец Штормов? Конечно нет. Иллюзия. Да… да, конечно иллюзия. Воспоминания о спренах смерти смешались с вновь пережитыми кусками жизни — а они переплелись со странными внезапными толчками силы, ледяными, но освежающими. Как будто после долгой ночи в душной комнате он вдыхал холодный воздух ясного утра или ему натерли гудящие мускулы соком листьев галкета, заставлявшим их чувствовать тепло и холод одновременно.

Он совершенно отчетливо вспомнил эти моменты. Что вызвало их? Горячка?

— Как долго? — спросил он, считая бригадников. Ровно тридцать три, включая Лоупена и молчаливого Даббида. Почти все. Немыслимо. Если его ребра срослись, значит, он был без сознания по меньшей мере три недели. Сколько же было забегов?

— Десять дней, — сказал Моаш.

— Невозможно, — сказал Каладин. — Мои раны…

— Вот почему мы все так удивились, когда ты встал и пошел, — сказал Камень, громко смеясь. — Кости из гранита. И вообще тебя надо назвать моим именем!

Каладин прислонился к стене. Никто не поправил Моаша. Вся бригада не может потерять счет неделям.

— Идолир и Трефф? — спросил он.

— Мы потеряли их, — ответил Моаш, помрачнев. — Два забега, пока ты был без сознания. Никого тяжело не ранило, но… двое мертвых. Мы… мы не знали, как помочь им.

Все вокруг тоже помрачнели. Но смерть — дорога мостовика, и они не могут позволить себе остановиться при потере. Однако Каладин решил, что он должен обучить некоторых самым простым способам лечения.

Но каким образом он встал и ходит? Неужели он пострадал меньше, чем думал? Поколебавшись, он ткнул пальцем в бок, проверяя сломанные ребра. Слабая боль. Не считая слабости, он чувствовал себя таким же здоровым, как всегда. Возможно, он должен был уделять больше внимания религиозным урокам мамы.