Люди вернулись к мосту, разговаривая и радуясь, но он заметил, как они глядели на него. Почтительно, даже благоговейно. Они помнили, что он сказал перед сверхштормом. Вспоминая то мгновение, Каладин понимал, что тогда он был слегка в бреду. Сейчас то заявление казалось невероятно самоуверенным, не говоря уже о том, что от него несло пророчеством. Если арденты узнают…

Ну, что сделано, то не воротишь. Надо продолжать.

Ты всегда балансировал на краю пропасти, сказал он себе. Но не взобрался ли ты на слишком высокую скалу?

Внезапно по лагерю пронесся мрачный сигнал рога. Мостовики замолчали. Рог прозвучал еще дважды.

— Цифры, — сказал Натам.

— Сегодня мы дежурим? — спросил Каладин.

— Да, — ответил Моаш.

— Стройся! — рявкнул Камень. — Вы знаете, что надо делать! Давайте покажем капитану Каладину, что мы не забыли, как носить мост.

— «Капитан» Каладин? — спросил Каладин, когда люди выстроились.

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, стоявший рядом с ним, говоря в темпе, который никак не вязался с его беспечной позой. — Они попытались сделать бригадиром Камня, конечно, но мы только стали называть тебя «капитан» и его «командир взвода». Газ ужасно злится. — И Лоупен ухмыльнулся.

Каладин кивнул. Остальные были в отличном настроении, но ему было трудно разделить радость с ними.

Они выстроились вокруг моста, и он понял, почему ему грустно. Бригада вновь очутилась в том же положении, из которого яростно пыталась выбраться. Или стало еще хуже. Он ослабел, ранен и оскорбил самого кронпринца. Садеас не обрадуется, узнав, что Каладин выжил.

Мостовики по-прежнему должны умирать, один за другим. Нести мост боком теперь невозможно. Он не спас своих людей, только слегка отложил казнь.

Мостовики не обязаны выживать…

И он стал подозревать почему. Сжав зубы, он отклеился от стены барака и подошел к бригаде, стоящей в линию; командиры подразделений быстро проверяли жилеты и сандалии.

Камень заметил Каладина.

— Что ты здесь делаешь?

— Собираюсь бежать с вами, — сказал Каладин.

— И что бы ты сказал, если бы один из нас встал после недели жара?

Каладин заколебался.

Я не как другие, подумал он, потом раскаялся.

Он никак не мог поверить, что стал непобедимым. Однако бежать сейчас с бригадой — полный идиотизм, он слишком слаб.

— Ты прав.

— Эй, мачо, ты можешь помочь мне и Неми везти воду, — сказал Лоупен. — Сейчас мы — команда. Сопровождаем каждый забег.

Каладин кивнул.

— Хорошо.

Камень внимательно поглядел на него.

— Если я почувствую себя плохо в конце постоянных мостов, я вернусь. Обещаю, — сказал Каладин.

Камень недовольно кивнул. Люди подняли мост и пошли на площадку для построения, а Каладин, вместе с Лоупеном и Даббидом, стал набирать воду в меха.

Каладин стоял на краю пропасти — руки сцеплены за спиной, кончики сандалий нависают над обрывом. Расщелина глядела на него, но он не собирался меряться с ней взглядами. Он сосредоточился на битве, кипевшей на следующем плато.

Сегодня был легкий забег; они прибыли одновременно с паршенди, которые, не обращая внимания на мостовиков, заняли оборону в середине плато, вокруг куколки. Сейчас люди Садеаса сражались с ними.

Солнце припекало, лоб Каладина стал скользким от пота, и он еще чувствовал себя слабым, не выздоровевшим. И, тем не менее, ему намного лучше, чем должно было быть. Сына хирурга это сбивало с толку.

Однако сейчас солдат победил хирурга. Он был заворожен битвой. Копейщики алети в коже и нагрудниках образовали изогнутую линию и давили на воинов паршенди. Большинство паршенди использовали боевые топоры или молоты, хотя кое-кто имел мечи или дубины. Все имели красно-оранжевые доспехи, росшие прямо из тела; они сражались парами и пели без перерыва.

Самый худший вид сражения — ближний бой. Часто, если вы теряете в сражении слишком много людей, враг приобретает численное преимущество. Если такое произошло, командир должен отдать приказ отступить, чтобы уменьшить потери. Но ближний бой… ужасное, кровопролитное дело. Картина сражения — лежавшие на камнях тела, сверкающее оружие, люди, падающие с плато, — напомнила ему его первый бой. Его командир был потрясен, увидев, как легко Каладин перенес вид крови. Отец Каладина был бы потрясен, если бы увидел, как легко Каладин пролил ее.

Однако сражения в Алеткаре мало чем походили на битвы на Разрушенных Равнинах. Там вокруг него сражались плохие или малообученные солдаты. Люди, которые не умели держать строй. И, тем не менее, несмотря на весь беспорядок, те битвы он понимал. Эти, на Разрушенных Равнинах, еще нет.

Его ошибка, неправильный расчет. Он изменил тактику боя, не поняв его сути. Больше такое не повторится.

Камень подошел и встал рядом с Каладином, за ним Сигзил. Огромный рогоед рядом с маленьким тихим азийцем. Забавный контраст. Кожа Сигзила была темно-коричневой, но не черной, как у некоторых паршменов. Обычно он предпочитал молчать.

— Плохое сражение, — сказал Камень, сложив могучие руки на груди.

— Солдаты не будут счастливы, победят они или проиграют.

Каладин рассеянно кивнул, слушая крики, стоны и ругательства.

— Почему они сражаются, Камень?

— Ради денег, — ответил Камень. — И ради мщения. Ты должен знать. Разве паршенди не убили вашего короля?

— О, я понимаю, почему мы сражаемся, — ответил Каладин. — Но паршенди! Почему они сражаются?

Камень оскалился.

— Может быть, их не радует перспектива лишиться головы за убийство вашего короля! Очень неожиданно с их стороны.

Каладин улыбнулся, хотя и считал неестественным веселиться, наблюдая гибель сотен людей. Однако отец слишком долго обучал его не принимать смерть близко к сердцу.

— Возможно. Но почему они бьются за гемсердца? В таких сражениях их число уменьшается.

— Откуда ты знаешь? — спросил Камень.

— Они предпринимают вылазки намного реже, чем раньше, — сказал Каладин. — Так говорят в лагере. И не проникают на территорию алети так далеко, как раньше.

Камень задумчиво кивнул.

— В этом-то и весь смысл. Ха! Возможно, мы скоро выиграем войну и уедем домой.

— Нет, — тихо сказал Сигзил.

Он говорил совершенно правильно, без намека на акцент. А на каком языке вообще говорят в Азире? Их королевство так далеко, что Каладин никогда не встречал других азиан.

— Очень сомневаюсь. И я могу тебе сказать, почему они сражаются, Каладин.

— И почему?

— У них должны быть Преобразователи. Они используют гемсердца в точности как и мы — делают еду.

— Звучит разумно, — сказал Каладин, руки сцеплены за спиной, ноги широко расставлены. Парадная стойка, наиболее естественная для него. — Только предположение, но очень разумное. Тогда я еще кое-что спрошу. Почему мостовикам не дают щиты?

— Потому что тогда мы будем слишком медленно бежать, — сказал Камень.

— Нет, — сказал Сигзил. — Они могли бы послать мостовиков со щитами, бегущих перед нами. И это никого бы не замедлило. Да, в поле надо было бы вывести больше мостовиков — но эти щиты сохранили бы столько жизней, что вполне компенсировали большее число людей.

Каладин кивнул.

— Садеас и так выводит в поле больше людей, чем нужно. Чаще всего ставят мостов больше, чем ему нужно.

— Тогда почему? — спросил Сигзил.

— Потому что мы — хорошие цели, — тихо сказал Каладин, наконец сообразив. — Мы отвлекаем на себя внимание паршенди.

— Естественно, — пожал плечами Камень. — Армии всегда делают такое. Самые несчастные и менее подготовленные отряды идут первыми.

— Я знаю, — сказал Каладин, — но обычно их хоть как-то защищают. Разве вы не видите? Мы даже не первая волна, которую не жалко потерять. Мы — приманка. Мы ничем не защищены, и паршенди ничего не остается, как только стрелять по нам. Пока лучники стреляют по мостовикам, регулярные солдаты могут без потерь подойти поближе.