Женщина продолжала: «Нам всем известно, сколько было ложных следов, имя Бормана окружено зловещей романтикой. У кого есть хотя бы малейшее представление о том, как он выглядит? Вы можете сказать, что существуют фотографии и описания. А я отвечу, что под эти фотографии и описания подойдет любой. Выйдите на улицу, и я за двадцать минут покажу вам двадцать Борманов».

В Лондоне есть один из скромных отелей, которые никогда не нуждаются в рекламе, — «Даррентс». В нем во время войны, прежде чем высадиться на нацистской территории, останавливались тайные агенты, имевшие дело с Бейкер-стрит (британским управлением специальных операций — УСО). Тут Стивенсон встретился с Отто Йоном в первый раз. Он был одним из тех измученных немцев, что разрывались между понятиями о добре и зле и инстинктивной преданностью своему народу. Генерал Рейнхард Гелен дважды назвал его предателем: Йон перешел в коммунистическую Восточную Германию и был взят в оборот советской секретной службой. Затем он бежал обратно на Запад.

Йон сдержанно улыбнулся, когда Стивенсон провел аналогию с охотой за сокровищами.

— Вы имеете в виду потерянные нацистские сокровища, поддельные купюры, украденные шедевры искусства и запас золотых монет Бормана?

— Я ничего не имею в виду. А вы перешли на советскую сторону после того, что узнали, будучи главой службы безопасности в Бонне?

Он покачал головой. Они пили джин-тоник в тихом стильном баре.

— Давайте разберемся, — предложил он. — Нацистские военные преступники существуют, но кто их судит? Естественно, осуждения добиваются коммунисты. Они волокут этих тварей в суд, где все давно решено, а затем расстреливают их. Вам нужны улики? Не неживые доказательства, а говорящие мужчины и женщины. Но таких спустя двадцать лет осталось не так уж и много. И те, кто мог бы сказать: «Да, я это видел! Я слышала это!», часто уже неспособны говорить. Что же остается? Папки с документами. Миллионы слов, подвалы, заполненные документами, и несколько увлеченных немцев, пытающихся добиться возмездия. Немецким властям известно местонахождение главных военных преступников и их ужасные злодеяния. Но боннское правительство потеряло бы голоса избирателей, начни оно их преследовать. Людям это не нужно! Те немногие немцы, что стремятся узнать правду, не могут добраться до виновных, и те это знают. Виновные даже начинают хвастаться своими поступками и заявляют, что они действовали на благо нации. Их не могут привести в суд из-за отсутствия достаточного количества улик.

В гитлеровской Германии доктор Йон был либералом, ненавидевшим нацизм и убежденным в том, что он обязан действовать против него. Он строил заговор против правления Гитлера, но в итоге заговор провалился. В июле 1944 года его брат был убит после провала заговора. По окончании войны Йон выступал против режима Конрада Аденауэра, и вновь неудачно. Он сидел в тюрьмах Германии, Португалии, Англии, СССР, был интернированным и теперь вновь находился в изгнании.

Во время войны он снабжал информацией британские секретные службы. Его товарищи по сопротивлению — те из них, что уцелели, — помогли ему занять должность главы Федерального управления защиты конституции BfV (Bundesamt für Verfassungsschutz). Противники нацизма сплотились в решимости не допустить, чтобы эту должность занял бывший нацист. А бывшие нацисты оказались также едины в своем стремлении сместить с этого поста Йона. Самый талантливый из них — Гелен, будучи главой новой немецкой секретной службы, использовал свои полномочия для спасения старых эсэсовцев и прочих товарищей по партии.

Когда Восточная Германия стала отдельным независимым государством, это не заставило Йона выступить открыто. Но в жизни человека наступает такой момент, когда ему важно добиться правды и уже безразлично, какие последствия будут иметь для него его слова. Борьба доктора Йона началась осенью 1972 года. Йон был эмоциональным человеком, и «дезертирство» на сторону Советского Союза и обратно казалось результатом того ужаса, который он испытывал в связи с тем, что сотворил и мог опять повторить его народ.

— Неужели так трудно добиться приказа об экстрадиции явного нациста? — спросил его Стивенсон. — Разве не достаточно сказать: «Я обвиняю…»?

— Так говорили нацисты.

— Значит, Борману можно не бояться законных преследований?

— В Западной Германии из-за давности преступлений не преследовали бы даже Гитлера. — Йон огляделся: вокруг на обитых кожей стульях сидели английские джентльмены со строгой выправкой и хрупкие леди в легких шляпках. Он продолжал: — Борман мог бы зайти сейчас сюда, — и я бы не удивился. Он мог бы даже повесить себе на шею табличку со своим именем и громко доказывать, что он — это он, и я бы не удивился, если бы его вежливо только попросили говорить чуть тише.

В конце 1972 года в нескольких европейских и американских газетах был опубликован ряд статей одного уважаемого автора, заявлявшего, что Мартин Борман, проходящий во всех списках как самый важный из до сих пор разыскиваемых осужденных, не понесших наказания за преступления, жив и находится в Южной Америке. Не прошло и месяца с публикации этих статей, как были напечатаны расследования других журналистов и экспертов, поставившие под серьезное сомнение истинность и ценность доказательств, приводимых в пользу упомянутого «открытия». Со времени исчезновения Бормана более полувека тому назад много раз утверждалось, что он «найден живым».

Стоило утихнуть журналистским баталиям, разгоревшимся в 1972 году по поводу обнаружения живого Бормана, как в 1973-м в западногерманской газете возникла первая гипотеза о находке мертвого Бормана. Скелет, случайно поднятый группой рабочих в Западном Берлине на поверхность земли в декабре 1972 года, был подвергнут изучению, «длившемуся более месяца». Этим занимался Хайнц Шпенглер, директор Института судебной медицины. Он основывал свои выводы на сопоставлении черепа с фотографиями Бормана, на обнаружении сращенного перелома ключицы, подобный которому был у Бормана, на измерении скелета и соответствии зубов тому наброску, который сделал дантист Бормана. Все это выглядело основательной научной экспертизой, на которую ушло значительное время, что также предполагало получение достоверных результатов. Но так ли все на самом деле было «научно»?

За то время, пока Стивенсон занимался своими исследованиями, ему не удалось обнаружить ни одного достаточно подробного описания внешнего облика Мартина Бормана. От него осталось мало фотографий. Люди, знавшие Бормана лично, дают разные показания о его росте, причем разница достигает десяти — пятнадцати сантиметров. Подлинных медицинских записей о состоянии его зубов не существует, и сопоставление проводилось целиком и полностью на основе воспоминаний дантиста, не видевшего пациента почти тридцать лет. И все же подобные «свидетельства» убедили профессора Шпенглера сделать такое заявление: «Нет никаких сомнений, что один из скелетов является останками Бормана».

Это уже не первый раз, когда обнаруживают фрагменты скелета, якобы принадлежавшего Борману.

Загадка судьбы Бормана десятилетиями остается неразгаданной. Тысячи опытных профессионалов — сотрудников военной разведки и дипломатов по меньшей мере десяти стран пытались обнаружить след, бравший свое начало в рушившемся Берлине, когда в апреле 1945 года советские войска вошли в город. Независимые исследователи — журналисты, специализирующиеся в области истории, негосударственные организации, жаждущие отмщения, — присоединялись к этой бесконечной погоне. Официально сообщалось, что Бормана замечали в столь далеких от Берлина местах, как Китай и Южная Америка, и всегда не хватало окончательного подтверждения, фактических доказательств. Слухи и предположения, возможно, основанные друг на друге, кидали исследователей через северную границу разгромленной Германии в скандинавские страны, или на юг, к пустынным горным перевалам Альпийской крепости. Рассказы, не подкрепленные доказательствами, говорили о том, что он будто бы бежал на подлодке, или на самолете, или на корабле, или в грузовике, или что ушел пешком… Поиски Мартина Бормана так и не достигли своей цели.