— Непонятно! — проговорил он. — Что же дурного сделала эта Комати, в чем ее преступление?

— Еще бы тебе понять! — с ненавистью ответила женщина. — Где уж тебе понять, что нет худшего злодея, чем человек, который думает только о себе, не заботясь о том, что от его прихоти другой человек может умереть. От чего бы он ни умер — от удара кулаком, от отчаяния, от холода…

Она поднялась, поправила свои лохмотья и прошипела ему прямо в лицо, так что брызги слюны упали на руку, державшую пирожок:

— …или от голода!

С этими словами она ушла, а Мурамори, недоумевая, спросил:

— И отчего это старое страшилище так на меня обозлилось?

Ему не ответили, а Дзюэмон подозвал хозяина и сказал:

— Отведите нам комнату, где мы могли бы переночевать. Утром мы позавтракаем, а затем, расплатившись с вами, направимся в дальнейший путь.

Мурамори никак не мог заснуть — сладкий пирожок стоял у него поперек горла. Он думал: «Какая страшная и все смотрела на меня, а что я ей сделал дурного. Разве это стыдно, что я все съел, ничего не оставил? Ведь долгих два дня не было у меня во рту ни крошки, кто знает, может быть, завтра опять придется голодать. Разве это не умно и не предусмотрительно, что я постарался наесться впрок? Нет, сама она дурная, жадная ведьма. Как у нее тряслась голова, повязанная тряпкой. Можно подумать, что она действительно не человек, а ведьма».

…Скупой искал жену, которая съедала бы только два зернышка риса в день. Вот он нашел такую и счел себя счастливым. Но однажды он вернулся домой неожиданно, заглянул в дырочку в стене и увидел, как жена снимает головную повязку, с которой не расставалась ни днем, ни ночью. И тут он увидел у нее на макушке дыру, будто открытый рот. В эту дыру она стала жадно пихать целые горы риса и рыбы. Тогда он понял, что женился на ведьме.

…«Это хорошо, что я не дал ей пирожок, — она бы сожрала его вместе с моей рукой. Как она смотрела на меня, будто я хуже всех! Но ведь это неправда! Я всегда был хороший, послушный мальчик. А если я ударил привратника, так я только исполнил то, что мне приказал Рокубэй. Значит, Рокубэй виноват. И еще неизвестно, может быть, привратник и не умер…»

Он проснулся оттого, что Дзюэмон тряс его за плечо и шептал:

— Вставай. Мы уходим.

— Но ведь еще рано, чуть светает.

— Если мы останемся до утра, придется платить за ужин и ночлег, а нам эти деньги самим пригодятся. Вставай!

Комната была на втором этаже: Рокубэй размотал женский пояс, которым было подвязано платье танцовщицы, крепко привязал один конец к перилам галерейки, а другой спустил вниз. Пояс был такой длинный, что почти хватило до земли. Дзюэмон подергал узел, перекинул ноги через перила, схватился за пояс и спустился вниз. Теперь была очередь Мурамори.

Он перегнулся через перила, и ему показалось, что до земли ужасно далеко. Какой-то куст вытягивал торчащую вверх ветку, будто пику. Большой круглый камень будто ждал, что об него расплющится чья-нибудь голова. Пояс качался, как шальной. Предутренний ветер относил в сторону его конец. Вдруг ноги Мурамори стали совсем мягкие — он никак не мог закинуть их через перила.

— Что же ты? — прошептал Рокубэй и вдруг схватил его за ворот халата и поднял на воздух.

Мурамори уцепился за пояс и закрыл глаза. Жесткая ткань обожгла ладони, и не успел он вскрикнуть, как Дзюэмон подхватил его и поставил на землю. Ноги у Мурамори тотчас подогнулись, и он сел на тот самый круглый камень.

Наверху Рокубэй подвязал за спиной широкие и длинные рукава, чтобы не мешали, и начал спускаться. Но непривычное платье путалось между ног, замедляло движение и вдруг зацепилось за какой-то крюк или выступ. Рокубэй задержался, стараясь освободиться. Подвязанные за спиной рукава не давали высвободить локти.

Мурамори стало смешно. Рокубэй вертелся, как пустая корзинка на конце шеста. Изогнувшись вдвое, он пытался развязать зубами узкий шнурок, которым подвязывают платье под верхним парадным поясом. Наконец ему удалось сбросить платье, и он соскользнул вниз. Со злостью он сдернул с головы парик и швырнул его наземь.

— Выходит, мы сполна расплатились с хозяином, — сказал Дзюэмон. — Оставили ему парик, платье и пояс.

Мурамори очень хотелось рассмеяться, но он побоялся…

Сперва они шли по большой дороге, пустынной и тихой в этот ранний час. Но едва рассвело, как стало там так людно, как на любой улице Эдо. Каждое мгновенье они то сталкивались с носильщиком, тащившим на коромысле квадратные, обернутые веревками тюки, то отступали на обочину, чтобы увернуться от палок наглых слуг, расчищавших дорогу знатному господину, спешащему со своей свитой на прием к правителю. То толкали их в спину носилки дамы, ехавшей на богомолье в пригородный монастырь, то чуть не сбивала их с ног тележка огородника. А уж пеших людей было столько, как песка на; морском побережье, и все они спешили — кто в город, кто из города, будто их подхватил смерч и крутит во все стороны.

— Среди стольких людей могут у нас встретиться знакомые, — сказал Дзюэмон.

Рокубэй усмехнулся и ответил:

— Стараниями Исао я стал теперь так знаменит, что, пожалуй, и незнакомые сразу узнают меня Лучше нам при первой возможности свернуть с этой дороги.

Вскоре они увидели какую-то уходящую в сторону узкую тропу, тянущуюся среди рисовых полей, и свернули на нее.

Кто ее знает, куда она вела? Однако же каждая дорога куда-нибудь да приводит, а наши путники стремились лишь к тому, чтобы отойти подальше от Эдо. Была она хороша уж тем, что ею, видно, мало пользовались, и им повстречались лишь два-три пешехода. К полудню они прошли мимо небольшой деревушки. Несколько собак залаяли на них, несколько ребятишек побежали за ними. Больше никого но было видно, но они сочли разумней не останавливаться здесь, а только купили в лавчонке пакет поджаренного риса и пошли дальше, жуя на ходу. Уже под вечер они увидели вдали городок, а за ним отвесные стены богатого поместья. К этому времени они успели так устать, ноги припухли, и животы подвело, что они скрепя сердце подумали, не рискнуть ли и переночевать в этом городке. Тут им неожиданно улыбнулось счастье. Немного не доходя первых городских домишек, они увидели харчевню, и к ней как раз подъехали верхом два господина. Они соскочили, небрежно захлестнули поводья за плетень и вошли внутрь.

— За ночь можно далеко ускакать, — сказал Рокубэй.

Дзюэмон ответил:

— По всему видно, эти господа зашли сюда ненадолго. Стой здесь, Мурамори, мы сейчас вернемся.

Они неслышно подобрались к лошадям, отвязали поводья, вскочили в седло и, повернув коней, помчались обратно. Мурамори только успел подумать, не бросили ли его уж на произвол судьбы, как Дзюэмон, нагнувшись с седла, подхватил его и посадил перед собой. О, как они мчались — ветер свистел в ушах. Но Рокубэй, оглянувшись, крикнул:

— Они выбежали на крыльцо! Они хватились лошадей! Да их много! Наверно, у них там была назначена встреча с приятелями. Скорей, скорей!

— Пешком нас не догнать! — крикнул Дзюэмон.

— Они не пешком. Выводят еще лошадей. Седлают их.

В это мгновенье начался дождь.

Сперва нерешительно упали одна-две капли, потом еще несколько, и вдруг ливень пролился сплошной пеленой, заслонив все вокруг, так что видно было не больше, чем на шаг вперед. Под порывами ветра дождь то трещал, будто щебень сыпался, то потоки воды отлетали в сторону и на мгновенье наступало затишье. В один из таких перерывов Дзюэмону показалось, что он слышит цоканье копыт.

— Нас догоняют! — крикнул он.

— Я слышу, — ответил Рокубэй.

— Прыгай с коня! Спрячемся в поле. Кони пусть бегут вперед по дороге. Погоня бросится за ними и потеряет нас. Я прыгаю!

Это было мучительное и, казалось, бесконечное странствие. С того мгновенья, как Дзюэмон сдернул Мурамори с седла и они выше колен погрузились и густую грязь затопленного рисового поля, и Мурамори с трудом вытащил ногу, а сандалия с нее отлетела в сторону и утонула, а когда он поднял вторую ногу, земля успела засосать вторую сандалию, и он, босой, топтался, будто месил черное тесто, — Мурамори почувствовал, что сейчас его душа отделится от тела. Он даже подумал, что приятнее и легче было бы лечь и умереть, чем продолжать этот невыносимый путь.