— Видно, боги сподобили меня встретиться с таким добрым человеком! — восклицал он. — Всю прошлую ночь я просидел на улице и думал, что и сегодня уже не придется мне отдохнуть. Все кости у меня ноют. И вдруг вы подходите и предлагаете ми разделить со мной вашу комнату. Какое благородство души! Какой добродетельный поступок!

— Прошу вас, не преувеличивайте мои достоинства, — скромно потупясь, сказал Рокубэй. — Для меня честь оказать услугу святому человеку. Так вы собираете пожертвования на сооружение нового колокола в вашем монастыре? В таком случае у вас должен быть подписной лист?

— Как же, — ответил монах и вынул из-за пазухи лист и довольно округлый кошелек. — Есть еще благодетели в нашей стране! Как видите, много набожных людей расписались здесь. Надеюсь, скоро уже смогу я вернуться в монастырь и отдохнуть.

— Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки сакэ? — спросил Рокубэй. — Это поможет вам восстановить свои силы.

— Ну, если одну только чашечку, не будет в том греха, — ответил монах и облизнулся.

Рокубэй быстро сбегал к хозяйке и вернулся с кувшинчиком сакэ и блюдом закусок. Но прежде чем выпить, он достал коробочку для лекарств, какие все в то время носили на поясе, открыл верхнее ее отделение и достал оттуда темную пилюлю. Причмокивая от предстоящего удовольствия, он опустил пилюлю в свою чашку, налил сакэ и тщательно размешал пальцем. Залпом выпил, и тотчас по его лицу расплылось выражение блаженства.

— Что это? — спросил монах, как зачарованный следивший за его движениями.

— Превосходное лекарство, которое прописал мне известный врач, — ответил Рокубэй. — Стоит принять одну пилюлю, и всю усталость как рукой снимает.

— Нельзя ли мне тоже попробовать? — умильно улыбаясь, спросил монах.

— Это честь для меня, и для врача, и для пилюли, — сказал Рокубэй, снова достал коробку, вынул оттуда пилюлю и положил в чашку монаха: — Залпом пейте, не принюхивайтесь, опрокидывайте прямо в горло. На здоровье. Ну как?

— Странный вкус, но как будто неплохо, — ответил монах, и оба принялись за закуски. Прошло немного времени, монах начал зевать и потягиваться.

— Что-то гудит у меня в голове, как вечерние колокола Асакусы, — пробормотал он, качаясь, приподнялся, дополз до тюфяка и, повалившись на него, тотчас захрапел.

— Ну, теперь его и землетрясение не разбудит, — смеясь, сказал Рокубэй. — От этой пилюли спят сутки без просыпу.

— А как же вы? — спросил Мурамори.

— Моя — совсем другое дело. Но не будем терять времени!

С этими словами он быстро раздел монаха, накинул его рясу поверх своей одежды, спрятал волосы под монашеской шапочкой, а ее широкими завязками прикрыл шрам на скуле. Потом сунул за пазуху подписной лист и кошелек, велел Мурамори взять к руки корзинку для подаяний и смело направился к заставе. Там, бормоча молитвы, пробрался он вперед, и, так как бумаги монаха были в порядке, стража на заставе пропустила их.

А старуха хозяйка всю ночь считала и считала и только под утро сообразила, что ее обманули. Схватив метлу, разъяренная, она ворвалась в комнату и застала там только храпящего монаха, стыдливо прикрытого одеялом.

Как-то в холодное зимнее утро оказались они у города Сано, в провинции Кодзукэ. Ветер дул пронзительно, рвал одежду, забирался в рукава, леденил тело. Вчерашний снег замел дорогу, которой они прошли, а вновь падающие густые хлопья скрыли тропу, которой им предстояло идти.

Рокубэй был очень сердит.

— Правильные сложили стихи про это проклятое место! — воскликнул он.

— А я вижу прикрытие! — закричал Мурамори. — Смотрите, вон там, видите, будто темное пятно среди всей этой белизны.

— Ничего я не вижу, — проворчал Рокубэй. — Совсем залепило глаза снегом. Однако же должна быть у переправы хижина перевозчика. Будем надеяться, что это действительно какое-нибудь жилье, а не заросль кустарника или просто холмик.

Когда они подошли поближе, они увидели, что это хижина, но дверь закрыта, а на ступеньках сидит женщина, вся съежившись в комок, запорошенная снегом.

При виде путников она вежливо подвинулась и сказала:

— Садитесь. С этой стороны ветер не так сильно дует. А перевозчика нет и нет. Я жду его с самой зари.

— Вернется! — сказал Рокубэй, искоса приглядываясь к женщине, и после недолгого молчания спросил: — Как же это вы, такая молодая и, судя по всему, из хорошего дома, очутились здесь совсем одна, и нигде не заметно ни ваших носилок, ни слуг.

— Нет у меня ни слуг, ни носилок, и все мое состояние в этом узелке, — ответила она. — Это очень печально, и не смею вас затруднять рассказом о моих горестях.

— Прошу вас, расскажите, — ласково сказал Рокубэй. — Когда поделишься своим горем с человеком, который искренне сочувствует вам, каждый несет лишь половину тяжести. Может быть, я сумею вам помочь.

— Еще и года нет, как меня выдали замуж, — начала свой рассказ женщина. — Вскоре после нашей свадьбы мужу пришлось по долгу службы сопровождать князя в его поездку ко двору правителя. Он обещал часто писать и надеялся скоро вернуться. Но вместо того вдруг неожиданно, среди ночи, меня разбудил его доверенный слуга и сообщил мне ужасную весть. Мой муж возбудил гнев князя, приняв прошение у крестьян одного из княжеских владений о том, чтобы снизили им налоги. Крестьян за их дерзость посадили в тюрьму и будут судить. А моего мужа без всякого суда, по одному приказанию князя, сослали на остров изгнания Садо. Остров Садо — край света. И еще слуга сообщил мне, что наше имущество будет конфисковано, а меня постригут в монахини. Мне показалось, что весь мой мир рушится и в осколках лежит у моих ног. Но я дочь самураев и с детства приучена владеть собой. Я не стала рыдать и рвать на себе одежду, как сделала бы какая нибудь простая женщина, а быстро оделась, собрали в узелок самое необходимое и незаметно ушла ш дому.

— Неужели ваш слуга отпустил вас одну и не пошел сопровождать вас, чтобы защитить от возможных опасностей?

— Зачем же мне подвергать его гибели? У него старая мать и малые дети. Я приказала ему остаться.

— Позвольте спросить, куда же вы направляетесь? — сказал Рокубэй.

— В страну Этиго, к острову Садо.

— То, что я слышал об этой стране, — заговорил, вздохнув, Рокубэй, — наполняет воображение ужасом. Говорят, в тех краях зима длится пять месяцев и снег выпадает так обильно, что сугробы достигают крыш, и, чтобы пройти по улицам, в снегу прорывают туннели. Тростниковые крыши домов укрепляют большими камнями в защиту от зимних бурь. Люди там суровы и говорят на непонятном наречии. А по пути туда придется вам перебираться через высокие горы, где красный дым вздымается вблизи и вдали и постоянно дует великий ветер. Но, если преодолев все трудности, вы достигнете Этиго, все равно вам не поселиться на острове Садо, где живут одни только ссыльные и даже стражи при них почти потому что с этого острова никуда нельзя убежать, разве броситься в море и утонуть. А остров так суров и безлюден, что изгнанники от лишений теряют силы и умирают.

— Я это знаю, — сказала женщина. — Но я поставлю шалаш на морском берегу и день и ночь буду смотреть на запад, туда, где лежит остров, постоянно покрытый густым белым туманом. Мне говорили, случается, что луч солнца прорезает тучи, туман откатывается в сторону, будто занавес, закрывший край света, и тогда ненадолго можно увидеть вдали покрытые снежными шапками белые пески побережья. И вдруг случится, что в такое мгновенье он выйдет из-за одинокой сосны и я увижу его.

— На таком расстоянии едва ли вы сумеете его различить, — сказал Рокубэй.