Но среди этого хаоса чувств и впечатлений было одно мгновение, такое отчетливое, что словно внезапная и молниеносная гроза сразу смела и очистила все предыдущее, и оно на всю жизнь запечатлелось в мозгу мальчишки.

Уже солнце начинало садиться и жар спадал, когда вдруг, спеша и толкаясь, все сразу вернулись зрители, которые раньше покинули зал. Вдруг все замолкло и замерло. Одним общим движением все головы повернулись назад и налево. Через весь зал от уборной актеров до сцены на уровне первого яруса проходили мостки — «дорога цветов». Там, сзади, в самом ее начале, кто-то невидимый поднял шестом занавеску, и оттуда вышел актер. Слуга, закутанный с головой в черный халат, освещал свечой, укрепленной на длинной палке, его лицо. В полумраке навеса маленький колеблющийся язык пламени выделил тенями нечеловечески огромные глаза, поднятые углами к вискам. Перебежав, огонек указал узкий рот, темной дугой опущенный книзу. Вдруг осветил все лицо, раскрашенное синей и красной краской, напряженное страстью, искаженное гневом, поражающее своей страшной силой. Актер ступил четыре шага, остановился, стукнул ногой по певучему дереву мостков, застыл в позе, и зал разразился воплями:

— Дандзюро! Дандзюро!

— Ты лучший в Эдо!

— Ты лучший во всей стране!..

Вместе со всеми мальчишка вопил, запрокинув голову, не сводя глаз с этого несравненного, этого лучшего во всей стране.

С этого мгновения он уже ничего вокруг не замечал. Будто одним своим присутствием Дандзюро начисто стер и декорации, и актеров. Ничего не было, кроме него.

Когда мальчишка очнулся, уже наступили сумерки. Он не помнил, как толпа увлекла и вынесла его с собой из театра.

Но сейчас он стоял один перед темным зданием, и сумерки сгущались, и люди, только что толкавшие его, куда-то исчезли. Он был так слаб, как осел, весь день таскавший тяжелые мешки. Ноги просто не хотели держать его. Он оглянулся, увидел скамейку, на которой уже не было зазывал, взобрался на нее и сел, упираясь в доски широко расставленными руками. Пород его взором всплывали глаза Дандзюро, их блеск и внезапное мерцание и скользящее движении зрачка, Бешеный топот ног и мягкий поворот тела. И сцена, когда ему приносят завернутую в красный шелковый лоскут голову убитого принца, и Дандзюро, развернув платок, вдруг узнает лицо собственного сына.

Удивление, недоумение, ужас, отчаяние поочередно отражаются на лице Дандзюро. Волосы на его голове встают дыбом, он заливается слезами. Но за ним следят, необходимо притворяться и скрыть свои горе. Он делает вид, что внезапно заболел, В смущении он не знает, как ему поступить. И вдруг решается солгать, признать голову принца.

Все эти семь различных выражений молчаливо и отчетливо сменились одно за другим, и зрительный зал, напряженно следивший за борьбой чувств Дандзюро, потрясенный совершенством его игры, испускает вздох облегчения и кричит:

— Маттэ имасита! Мы этого от тебя ожидали…

Едва-едва начинало светать, когда мальчишка проснулся, свежий, отдохнувший, ужасно голодный. Уже он собрался вскочить, бежать к матери, поскорей набить живот едой. Но вдруг увидел, что над ним ватно-серое небо, а под ним голые доски скамьи. Вдруг вспомнил, что вовсе и не возвращался домой. Закуска, за которой его послали, не куплена. Деньги — один рё два бу — потрачены. Что теперь будет, что с ним сделают? Как сильно будут его бить за один рё два бу?

«Не могу я вернуться домой без денег, — думал он, утирая рукой мокрые глаза и нос. — Нет сомнения, изуродуют меня до смерти или до конца дней останусь калекой».

И чем больше он думал, тем меньше хотелось ему идти домой. В воображении слышался ему пронзительный голос матери: «Ах ты, проклятый воришка, и зачем ты родился на свет? Вот посадят тебя в тюрьму, отрубят голову, воткнут на бамбуковый шест, выставят напоказ у нового моста!..»

«Сразу не отрубят! — мрачно подумал мальчишка. — Пусть рубят, наплевать мне на них всех. И не жаль мне моей жизни. Разве я живу? Вчера представляли в театре — это жизнь! Халаты парчовые, машут мечами— князья и герои! Богатые!.. Ах, как хочется есть!»

Возможно, что тут бы он поднялся со скамьи и пошел домой. Его бы побили и накормили, и все пошло бы по-прежнему, и эта книга не была бы написана. Но в это время из переулка вдруг вышла женщина, пожилая, кругленькая, с лицом приветливым и задумчивым. Хотя на ней был скромный халат цвета корицы с белыми крапинками, видно было, что это не простая служанка — волосы не повязаны тряпкой, а со вкусом причесаны. В руках она несла два ведра и направилась к водоему напротив театра. Она зачерпнула воду так неловко, что чуть не утопила ведро, а вытаскивая его обратно, половину воды выплеснула на халат и на землю.

Мальчишка, воспитанный в строгих правилах уважения к старшим, не мог выдержать это зрелище и вежливо спросил:

— Тетушка, давайте я помогу вам!

Женщина обрадовалась необычайно, заулыбалась, сунула ведро мальчишке и быстро-быстро заговорила:

— Благодарение богам, что за хороший мальчик! Я просто уже не знала, что мне делать! Я к этому делу непривычная, а без воды как же обойтись? Ты, наверно, спросишь, зачем я так далеко пошла, когда у нас свой колодец за оградой,? Но, видишь ли, колодец-то без крышки и пользуется им весь переулок. По правде сказать, уж давно было пора его чистить. Вчера и взялись за это дело — все соседи помогали. Спустили грязную воду, и какой только дряни не оказалось на дне. Кто это накидал, и ума не приложу. И битая посуда, и мячики, которыми играют под Новый год, и три деревянные сандалии, все с левой ноги, видно, дрались ими. И женский парик — как он туда попал? Весь размок и порыжел, можно подумать — пучок водорослей. Ты сам понимаешь, из этого колодца сегодня еще нельзя брать воду, а служаночка у меня вздумала заболеть. Вот и пришлось мне идти самой. Думала, никогда не справлюсь…

Пока она так болтала, мальчишка успел наполнить оба ведра и, соскучившись стоять, сказал:

— Давайте уж я донесу вам ведра до дому.

— Благодарение богам! — воскликнула женщина. — Ах, что за мальчик! А тебе не тяжело будет, ты такой маленький?

— Вот еще, тяжело! — сказал мальчишка. — Вовсе и не маленький. Это у меня рост такой невысокий.

С этими словами он поднял ведра, а женщина засеменила вперед, указывая дорогу. Но, видно, она была из тех, кто не умеет молчать. И двух шагов не успела сделать, повернулась и спросила:

— А как тебя зовут?

Мальчик испуганно остановился. Он не знал, как ответить. Если она узнает его имя, она обязательно еще спросит, где он живет, и сразу отведет его домой, а там ждет его справедливая расправа. Он собрал мысли, но никак не мог придумать, что сказать. Женщина, удивленная, что он не отвечает на такой й вопрос, повторила:

— Как твое имя, мальчик?

Тогда он быстро назвал первое имя, которое пришло ему в голову:

— Токуити.

— Токуити, а твоя мать не рассердится, что ты задержался, помогая мне? Ведь, наверно, она послала тебя за чем-нибудь и теперь ждет не дождется и места себе не находит от нетерпения?..

— Ни за чем меня не посылали, — быстро прервал Токуити. (Уж мы теперь для удобства рассказа будем его называть этим именем.) — Никто меня не посылал! — крикнул Токуити. «Ах, посылали, посылали, а он украл деньги. Ждут, конечно, ждут, уже ждать перестали. Долго ли еще эта женщина будет мучить его, расспрашивая и выпытывая? Как заставить ее замолчать?»

И, уже один раз соврав, второй раз показалось ему это не так трудно и даже понравилось, что так легко пришла в голову спасительная ложь.

— Я сирота, тетушка, нет у меня матери, и никто меня не ждет.

— Бедняжка, — сказала женщина. — Нелегко тебе живется. Но я вижу, ты добрый мальчик, а доброе дело не остается без награды. — Она сочувственно вздохнула, а затем снова принялась болтать и, пока они прошли переулок, успела сообщить, что ее зовут О-Кику, что она живет у брата и ведет его хозяйство, потому что он овдовел. А брата зовут Хироси. А служанку зовут Мицуко, и она заболела оттого, что нарвала в саду неспелые сливы, а всем известно, как вредно есть сливы, пока они еще зеленые.