— Карманника поймали!

Толпа расступилась, и Лёня увидел, как несколько мужчин ведут Барина. Он имел потрёпанный, растерзанный вид и тяжело дышал, но глядел на всех озлобленно, исподлобья.

Со стороны перекрёстка спешил милиционер.

— Гады ползучие! — с ненавистью проговорил рядом с Лёней пожилой мужчина с седыми бровями. — Находятся ещё паразиты!

— Отравляют настроение честным людям, — поддакнула женщина в косынке. — Да ещё в такой праздник…

— Расправлялся бы я с ними нещадно! — продолжал непримиримо настроенный мужчина.

Лёня не расслышал, что он говорил дальше. Его кто-то сильно толкнул. Мелькнул только чуб, низко нависший над лбом, но этого было достаточно — Лёня разглядел пробежавшего.

— Андрюшка!

Лядов обернулся, насторожённо замер, но сейчас же бросился дальше.

— Андрюшка! — повторил Лёня, думая, что Лядов его не узнал.

За углом, в густой тени наглухо закрытого табачного киоска, Лядов остановился и, вытянув шею, опасливо выглянул. Милиционер уводил задержанного. К двери кондитерского магазина снова устремились покупатели.

Лядов, ни слова не произнося, вытащил портсигар и вынул папиросу. Рука у него дрожала, он сломал о коробок несколько спичек, прежде чем закурил, делая одну за другой глубокие затяжки.

— Что с Барином? — спросил Лёня, лишь бы нарушить молчание, хотя чувствовал, что задаёт как раз самый неподходящий, самый ненужный из всех вопросов.

Лядов в ответ лишь гадко выругался.

— Почему в школе не был? — опять спросил Лёня.

Лядов совсем не ответил. Продолжая без передышки затягиваться, он ещё раз выглянул из-за киоска и полез за второй папироской.

— А давай двинем на площадь, — предложил Лёня. — Там такая иллюминация!

Лядов отчуждённо усмехнулся.

И тогда Лёня понял, что звать его сейчас за собой бесполезно — он всё равно никуда не пойдёт. Дрожа от испуга, он мечтает, наверное, слиться с ночной чернотой, боится сунуться на яркую улицу, по которой свободно ходят люди.

Ни слова больше не добавляя, Лёня зашагал один, оставив Андрюшку сзади, словно отрезанного косоугольной тенью старого табачного киоска.

А школа сияла всеми рядами своих огромных окон. Пятиконечная звезда, сооружённая старшеклассниками, алела перед входом. Группами и в одиночку, звонко переговариваясь, расходились по домам ученики. Лёня взбежал на крыльцо.

— Ты куда? — остановила его в вестибюле Дарья Матвеевна.

— Мне надо… У нас там…

— Ничего уже нет там! Все ушли. Я и класс заперла.

— А Таисия Николаевна?..

— И она ушла. Всё, всё. Ступай и ты. Неугомонные нынче какие-то. Дня не хватило, что ли, дело своё доделать?

— Именно не хватило…

— Ничего, ничего, завтра успеешь, — сказала, Дарья Матвеевна. — Иди!

Обогнув школу, Лёня взглянул на окна своего класса. Да, тёмные, закрыто! Опоздал…

Опоздал, ни с кем не поговорил — ни с ребятами, ни с учительницей. И Аню не встретил. А она обещала пригласить Лёню на сбор, который проводит второе звено с её дедушкой. Неужели теперь, после всего, что случилось, она не захочет этого сделать?

Войдя в комнату, он сразу услышал голос матери:

— Нагулялся?

Было в интонации её вопроса что-то непонятное.

— В школе был, готовились, — буркнул он.

Она незлобиво отмахнулась:

— Полно врать-то! В школе у вас всё давно закончилось. Были тут ваши.

— Кто был? — встрепенулся Лёня.

— Девочки.

— А что говорили?

— Да ничего. Вот записку тебе оставили. Держи!

Мать протянула листок, и он нерешительно взял его.

Большими буквами карандашом было написано: «Лёня, завтра не забудь ко мне, к четырём. Смирнова».

Спозаранку явился Гроховский.

— Хочешь в кино? — позвал он. — У меня билеты на картину «Ленин в Октябре».

Лёня торопливо дожевал бутерброд и залпом допил стакан чаю.

На улице не было такого ветра, как вчера, день казался даже тёплым, хотя лохматые тучи по-прежнему неслись низко над землёй.

Из кино вышли взволнованные: они видели Ильича, который сорок лет назад в этот самый день неутомимо руководил в Петрограде последними приготовлениями к Октябрьской революции.

— Хорошее дело — кино, — сказал Стас. — Всё узнать можно.

— А есть ещё картина, — заметил Лёня, — где не артист играет, а снят сам Ленин в Кремле, при жизни…

— Есть, — согласился Стас. — Документальный. Его будут показывать на вечере у семиклассников.

— Скажи, Стас, — начал Лёня, нахмурившись. — А как там, в школе-то?

— А что? Ничего.

— Ну, а газета?

— Что газета! Висит. — Стас помолчал и добавил отрывисто: — И портрет висит. Глупости придумал — срывать! Пойдём лучше ко мне, покажу что-то!

Лёня не стал расспрашивать, почему сорванный Димкин портрет снова висит — конечно, это дело рук Стаса, а может, и не его одного, ведь они оставались в классе вместе с Анькой. Только узнавать подробности было неловко, тем более что Стас упомянул об этом с неохотой, отворачиваясь в сторону.

Поэтому Лёня переменил тему:

— А что у тебя есть?

Стас загадочно улыбнулся.

Когда же пришли к нему и, обменявшись приветствиями с Прасковьей Дмитриевной, оказались в комнате одни. Стас вытащил из-за шифоньера большую картину без рамы, ещё не оконченную, но уже расцвеченную масляными красками.

Лёня взглянул на картину и сразу узнал высокий обрыв над широкой рекою, за которой до самого горизонта простиралась равнина. Только равнина была не пустынной — вдаль убегали столбы высоковольтной передачи, а по мосту, переброшенному через реку, мчался электропоезд.

И мост с изящными фермами, и высоковольтная передача с кружевным переплетением проводов, и бездымный — весь из стекла и блестящего металла — завод в отдалении словно оживляли суровый сибирский край. И на всё — на обрыв, на равнину с заводом, на реку — ложились откуда-то сбоку лучи закатного солнца, бросая длинные синие тени от столбов передачи.

— Здорово! — искренне восхищённый, воскликнул Лёня. — Это ты сам?

Стас только кивнул.

— Здорово! — повторил Лёня. — А вот тут мы стояли! — он ткнул пальцем на кромку обрыва у ствола огромной сосны. — Помнишь?

— Значит, похоже? — заулыбался Стас. — Я ведь потом уж всё это пристроил: и завод, и столбы, и мост.

— Ну и правильно. Так даже лучше, — одобрил Лёня. — Ещё и самолёт вот здесь нарисуй. Реактивный.

— Можно и самолёт.

Они умолкли, рассматривая картину, и Лёня отчётливо вспомнил тот светлый сентябрьский вечер, когда на этом обрыве стояли они со Стасом, освещённые заходящим солнцем.

Как давно это, кажется, было!.. Тогда только ещё начиналась четверть, а в небе не летало ни одного искусственного спутника Земли, и всё свободное время ребята проводили на Стасовом чердаке, в своём потайном «кабинете».

Должно быть, и Стас подумал об этом же. Кивая на потолок, он спросил почему-то шёпотом:

— Слазим?

Запустение царило в заброшенном «кабинете». Пыльные чурбаны валялись опрокинутые. Лёня и Стас поставили их у ящика-стола и молча уселись друг перед другом. В щели, посвистывая, врывался воздух. Как на лядовской голубятне.

Лёня осмотрелся и сказал:

— Утеплить надо. Забить щели тряпками, а потом оклеить.

— И стекло вставить, — добавил Стас.

— А мы дощечку прибьём.

— Можно и дощечку, только всё равно в мороз не очень-то усидишь.

— Печку поставим.

— Не разрешат. Скажут, пожар устроим. А вот к весне давай как оборудуем, так уж на всё лето!

— Ну, давай к весне. Только сейчас прибрать нужно, чтоб снегом не занесло. А то погниёт, — по-хозяйски рассудил Лёня.