Лёня же молчал. Ему вдруг представилась мать, которая обедает дома в одиночестве. Она, как и Анина мама, тоже часто бывает неразговорчива и не всегда внимательна к делам Лёни. Но разве не могут быть и у неё, как и у Киры Павловны, свои заботы и подчас неважное настроение?

И Лёне захотелось домой.

Он еле дождался, когда шумной ватагой все вышли от Смирновых. Елена Максимовна и Фёдор Семёнович направились вместе в сторону центра, к Оперному театру, на городское торжественное собрание.

Стас, распрощавшись с Лёней, примкнул к ребятам. Они остановились на углу, задирая головы вверх, — надеялись, должно быть, в просветах между тучами увидеть искусственный спутник.

Лёня не стал задерживаться. Не спуская глаз с освещённого окна своей комнаты, он бросился к подъезду, беззвучно отомкнул исправленный замок и осторожно открыл дверь.

Мать, как и представлялось ему, сидела действительно за столом. Но была она не одна. Сбоку от неё облокотилась на стул Таисия Николаевна.

Должно быть, они давно закончили чаепитие. Пустые чашки сдвинуты в сторону. На освободившемся островке скатерти стояла отцовская фотография в коричневой рамке.

— Вот и наследник! — увидев Лёню, улыбнулась Таисия Николаевна.

Мать сразу притронулась рукой к чайнику.

— Хочешь, налью?

Лёне не хотелось чаю, но он не посмел отказаться выпить за компанию с ней и с такой необычной в этот предпраздничный вечер нежданной гостьей.

— Ну, как было у Ани? — спросила Таисия Николаевна.

— Хорошо.

— Держи, — подала мать стакан и тоже спросила: — А интересно было?

Лёня с любопытством взглянул на неё: конечно, она задала вопрос потому, что хотела проявить внимание к сыну. Но получилось нескладно, как будто она повторила слова учительницы.

Однако Лёня и ей ответил:

— Интересно.

— А Елена Максимовна как? — продолжала Таисия Николаевна. — Познакомились они с Аниным дедушкой?

— Ещё как! — оживился Лёня. — Всё время восемнадцатый год вспоминали. И вместе в Оперный на торжественное пошли.

— Хороший Елена Максимовна человек, — заметила мать. — Как соседка очень порядочная.

— Это много значит, какие соседи, — согласилась учительница. — Вот у нас за стенкой непостижимые эгоисты. По ночам радиоприемник на полную мощность включают. Заснуть невозможно, а им не скажи!

— Понятия у людей нету, — вздохнула мать. Это хуже всего, когда понятия у человека нет. Образованные, поди?

— Инженер сам-то.

— Ну вот, — кивнула мать. — Образованные стали, а культурности не прибавилось. Грамота тверда, да язык шепеляв.

— Как? Как вы сказали? — засмеялась Таисия Николаевна.

— А что? — смутилась мать. — Конечно…

— Да хорошо! Очень хорошо, Лидия Тарасовна! Главное — правильно, есть везде у нас такие — снаружи культурные!

Молча отхлёбывая чай, Лёня прислушивался к разговору.

Он подумал вначале, что учительница пришла жаловаться на него. Но, приглядевшись к матери, не уловил в ней ни малейшего раздражения: она, видимо, была очень довольна тем, как провела сегодняшний вечер, — не одна-одинёшенька, а в задушевной беседе с умным человеком… Удивительно лишь то, что Таисия Николаевна говорила не о школьных делах, не о Лёнином поведении и отметках, а о чём-то совсем постороннем, простом и житейском, как будто и вправду пришла только в гости.

— Ну, мне пора, — сказала она, поднимаясь и бросая взгляд на часы. — Спасибо, как говорится, за хлеб, за соль.

— Это вам спасибо, — ответила мать, тоже вставая. — Зашли, посидели, объяснили… В курс дел ввели, теперь уж я знаю, что да к чему…

Лёня насторожился.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Таисия Николаевна. — Надеюсь, всё исправится.

— Да я всегда ему так говорю по-хорошему: выправляйся, сынок. А ежели допустила какую ошибку, так тоже не малое он дитя — должен понять, терпения иногда не хватает!

— Поймёт он, поймёт, — опять улыбнулась Таисия Николаевна и спросила у Лёни: — Проводишь меня?

И вот они вместе вышли на залитую огнями улицу. Некоторое время двигались молча, потом учительница заговорила:

— Гроховский и Аня Смирнова рассказали мне про Димину фотографию. Они её вчера снова приклеили к газете… О тебе позаботились, чтоб не было много шуму. И я согласилась с ними, что, пожалуй, не стоит из-за глупой выходки Галкина портить всем хорошее праздничное настроение. Решила с тобой просто побеседовать. Ты как сам-то считаешь: правильно вчера поступил?

— А что он! — воскликнул Лёня. — Только вредит… Вы же не знаете, он и в прошлом году как с Птицыным обошёлся!

— Я про него всё знаю. И о Птицыне. И о многом другом. Но согласись, Лёня, это не метод — так устранять недостатки у своего товарища.

— А он мне вовсе и не товарищ!

— А кто же? — Таисия Николаевна посмотрела строго. — Ты, кажется, забыл, что в начале года так же сказал о тебе Гроховский. Мы тогда осудили его. И не вычеркнули тебя из списков своих товарищей, как он предлагал, а приложили много труда, чтобы ты исправился. И хотя ты кончил четверть ещё неважно, я вижу, наши усилия не пропали даром. Почему же теперь ты не хочешь помочь нам исправить Шереметьева? Да и не только его! Многим нужна крепкая, коллективная помощь.

Лёня вспомнил Андрюшку и сказал:

— Лядову тоже.

— И Лядову, — подтвердила Таисия Николаевна.

Лёня представил Андрюшку таким, каким увидел вчера, — испуганным и дрожащим, притаившимся в темноте за киоском — и подумал, как трудно теперь говорить с ним о школе.

— Он ведь очень увлекается голубями? — спросила Таисия Николаевна.

И Лёня вспомнил, что в самом деле только на голубятне Лядов весь оживал и словно преображался, а значит, можно уцепиться за это его увлечение, эту любовь к птицам, чтобы заставить его измениться.

— Да, да, — закивал он радостно. — У него их пятнадцать штук.

— Почтарей или турманов больше? — поинтересовалась учительница.

— А вы разбираетесь?

— Хочу разобраться, — улыбнулась Таисия Николаевна. — Трудное это дело?

— Да нет! Сумеете! А турманы — ох, и вертуны!

— Кувыркаются в воздухе?

— Еще как!

Они заговорили о голубях, словно все остальные темы были уже исчерпаны и все вопросы давно решены.

Лёня и не заметил, как вышли на центральную площадь, сияющую разноцветными огнями праздничной иллюминации.

Перекрещивались лучи прожекторов. Повсюду горела цифра «40». Неугасимым пламенем трепетал на куполе Оперного театра подсвеченный снизу флаг. На высоких колоннах театра был укреплён огромный портрет Ильича. В чёрном небе между семиэтажными зданиями на невидимых тросах сверкали слова:

А над площадью и над всем городом звучал Государственный гимн — это в Оперном театре как раз начиналось заседание, и его транслировали по радио.

— Значит, завтра увидимся. — Таисия Николаевна положила руку на плечо Лёни. — Надеюсь, маму на отрядный сбор пригласить не забудешь?

— Нет… Не забуду.

— Вот и отлично! Ну, до свиданья!

Она улыбнулась ему ещё раз, словно ласково ободряя, и пошла.

А Лёня глядел ей вслед и думал: «Как хорошо, что она побывала сегодня у них! Ведь сразу всё прояснилось: и с карточкой Димки и с мамой. И так легко сразу сделалось на душе, так радостно!

А завтра по этой площади под звуки марша и крики «ура», с развевающимися знаменами и макетами спутников в праздничном потоке демонстрантов Лёня Галкин пройдёт мимо трибуны со своими товарищами. Потом у них будет сбор. И поход в кино. А потом — уже после праздников — они опять соберутся в классе. Сядут за парты. Войдет учитель. Застучит по доске мелок…

И покатится дальше неудержимо беспокойная, но желанная, шумливая школьная жизнь!