Свендсен выглянул на улицу и, глубоко вздохнув, следил глазами за черной птицей с красным пятном, которая перелетела через стену, почти задев ее, и красиво опустилась на землю, но тотчас опять поднялась и исчезла за поворотом дороги.

— Когда вы в последний раз были на улице? — спросил Свендсен.

Хильда отвела невидящий взор от высокого дерева и с недоумением посмотрела на него. Затем ее приоткрытые губы сжались, и она выдернула руку из его руки.

— Почему вы не уходите?

Вытащив из кармана сигареты, Свендсен закурил и выкинул спичку в окно, не отрывая взгляда от девушки.

— Ваша мать сумела понять. Она знает, что я не виноват.

С минуту Хильда смотрела ему в глаза, затем перевела взгляд на дорогу. Сцепив пальцы, она резко сказала:

— Вот и прекрасно. Теперь вы исполнили свой долг и можете смело смотреть в лицо создателю. Уходите, пожалуйста.

Свендсен попытался развернуть ее, но Хильда вырвалась. Несколько секунд она не двигалась, потом гневно проговорила:

— Разве вы не понимаете, что я испытываю? Не понимаете, как мне больно вас видеть? Вы хотели, чтобы я выглянула на улицу? И прекрасно, я выглянула. Хотите знать, что я увидела? Я увидела Киттен, сидящую в саду и смеющуюся. Я увидела Фрэнсиса, нажимающего на клаксон своей машины, и Дору, выбегающую из дома, чтобы сесть рядом с ним. Они везде, куда бы я ни посмотрела. Киттен, спускающаяся вниз в вечернем платье. Дора, сидящая поджав одну ногу, как ей нравилось. Они всегда здесь, но я не могу приблизиться к ним. Я захожу в комнату, а они только что вышли. Я поворачиваюсь, а они только что исчезли. Когда я прохожу мимо двери, я жду, что кто-то из них крикнет: «Зайди на минутку, Хильда! Я хочу показать тебе мое новое платье». Выходя к столу, я жду, что кто-нибудь вот-вот начнет жаловаться на меню. У нас всегда было так весело, так шумно. Дом наполнялся гвалтом и смехом. А теперь здесь нет ничего. Нет сестер. Ни Доры, ни Киттен. И это вы увели Дору. Сначала я не понимала. Но теперь знаю. Вы пришли сюда с вашими уловками и перевернули нашу жизнь с ног на голову. Это вы довели Дору до самоубийства. Из-за вас моя мать никогда больше не сможет ходить с поднятой головой. Вы рассказали моему отцу, как умерла Киттен, и это чуть не убило его. Вы расставляли свои ловушки, вы шпионили за нами. А теперь вернулись и ждете, что я скажу: «Как вы хорошо поработали!» Вы ждете, что я встречу вас с распростертыми объятиями, забуду, прощу. Так вот, я не тот человек, который забывает и прощает. Я не из тех, кто подставляет другую щеку. Я ненавижу вас. И всегда буду ненавидеть. А теперь уходите. Убирайтесь, и побыстрее. Я не хочу больше вас видеть. Я не хочу…

— Ваша беда, — устало сказал Свендсен, — в том, что вы не умеете плакать.

Его тихая мягкая речь подействовала на Хильду, и она умолкла. Ненависть в ее глазах сменилась удивлением. Губы разомкнулись.

Не давая ей перевести дух, Свендсен поспешно продолжал:

— Послушайте меня. И на этот раз постарайтесь понять. В вашей головке, видимо, все перемешалось, если вы готовы обвинить меня в своих бедах. Да, это я довел их до логического конца. Но не я накликал их. После смерти Киттен ваш отец был конченым человеком. А Дора все равно рано или поздно покончила бы с собой. И ваша мать оказалась бы точно в таком же положении, как сейчас. Если бы вы не довели себя почти до сумасшествия непрерывными размышлениями о случившемся, вы бы знали, что от меня вообще ничего не зависело. Я виноват лишь в том, что появился здесь и объяснил вам, что к чему. Может быть, именно это вас и задевает. Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы бы поняли, что все беды начались в тот миг, когда этот ребенок родился. Это было растение-паразит, посаженное вашим отцом и много лет росшее в этом промозглом нездоровом доме, пуская корни в ваших душах. А потом, когда оно, наконец, отравило всю вашу жизнь, весьма кстати появился я, и теперь вам есть, на кого свалить всю вину. Не на вашего отца, не на Киттен и не на Дору. А именно на меня. Вы говорили о веселье в этом доме. Кого вы хотите обмануть? Конечно, здесь было столпотворение, конечно, был шум. Но не говорите мне, что здесь было весело. Никто из вас не знал подлинного счастья. Основы вашей жизни прогнили. И если я случился поблизости, чтобы присутствовать при ее крушении, это не значит, что я несу ответственность за порок самой конструкции.

Бледная и напряженная, Хильда слушала эти горькие слова. Она ни разу не шевельнулась. Ее глаза неотрывно смотрели в его взволнованное лицо. Когда Свендсен умолк и вытер губы тыльной стороной ладони, Хильда отвернулась и принялась лихорадочно сжимать кулаки.

Наконец, когда молчание стало тягостным, она устало сказала, не глядя на него:

— Вы… Может быть. Я не знаю. Вы не понимаете. Пожалуйста, уходите. — Ее голос сменился шепотом, и она посмотрела в окно на извилистую дорогу. Печальным взглядом Хильда проводила машину, поднимавшуюся по склону.

Лицо Свендсена вспыхнуло, вена на лбу вздулась, кулаки сжались. Затем он глубоко вздохнул, стараясь овладеть собой, и сделал еще одну попытку. Наклонившись к ней, он произнес, старательно выговаривая каждое слово.

— Послушайте, вы забыли, что значит думать. Вы жили тут как в клетке…

Хильда посмотрела на него, словно глухая, и сказала:

— Она была моей сестрой.

Свендсен умолк. Задумчиво вытянув губы, он смотрел в маленькое худенькое личико. Потом сунул руки в карманы и принялся мерить шагами комнату. Один раз он пробормотал что-то неразборчивое, и тут его взгляд упал на фарфорового котенка.

Мгновение Свендсен с прищуром смотрел на него, потом подошел к камину и сердито, отрывисто проговорил:

— Киттен тоже была вашей сестрой. Или для вас это ничего не значит? Мне казалось, что вы понимали их обеих, пытались стать связующим звеном между ними. Мне казалось, вы знаете, что скрывалось под холодной невозмутимостью Доры и за эгоизмом Киттен. Киттен не могла быть совсем уж плохой. Я провел в вашем доме всего шестнадцать дней, но даже мне стало понятно, что, если у вашей сестры и были недостатки, в этом повинен ваш отец. Допускаю, что вы никогда не были в равном с ней положении. Вас считали хорошенькой, лишь пока не видели ее. Но более вероятно, что это восхищение молодых людей Киттен — ваша выдумка. Отсюда и ваше поведение. Полагаю, с ними вы держались жестко и насмешливо, как со мной, и они не могли понять, что вас гложет. И тут вдруг появлялась Киттен, дружелюбная и безмятежная. Впрочем, у нее тоже были достоинства. Льюис, к примеру, умел их разглядеть. Ребенок не полюбит бездушного человека. Она отдавала брату часть доставшегося ей отцовского внимания. Словно возвращала долг. И, когда Дора убила ее, она убила и что-то в душе отца и брата.

Хильда подняла голову и слушала Свендсена. Взгляд ее затуманенных болью глаз сделался внимательным. Свендсен взял с камина игрушку и подошел к Хильде. Раскрыв загорелую ладонь, он показал ей котенка.

Девушка смотрела на маленькую безделушку как зачарованная. Котенок казался таким крошечным в его руке. Смятенному разуму Хильды игрушка казалась микроскопической и жалкой.

— Дора не хотела жить, — заговорил Свендсен еще настойчивее. — Но Киттен-то хотела. Жизнь Доры все равно была загублена — из-за Фрэнсиса. Но жизнь Киттен только начиналась. Очень многие люди надеялись обрести с ней свое счастье. А вот о Доре тоскуете только вы и ваша мать.

— Господи, по-вашему, уместно говорить, что она должна была умереть, что ее жизнь была кончена?

Свендсен почувствовал, что бесполезная речь иссушила его горло. В бессильном гневе он судорожно сжал кулаки, его губы превратились в тонкую ниточку. Потом, на глазах потрясенной Хильды, он занес руку и швырнул крошечного котенка о противоположную стену. Игрушка разбилась вдребезги, осколки посыпались на пол.

Хильда метнула взгляд вслед летящему котенку; когда он разбился о стену, она издала то ли стон, то ли вздох и на мгновение застыла с искаженным болью лицом.