— Что? Ах, да, — с отсутствующим выражением сказала она. Машина стояла напротив обшарпанной кондитерской, прямо под дверцей тянулась сточная канава. Ни о чем не думая, Дора, будто скованная болью, ступила прямо в грязь.

Моя маленькая девочка… Моя маленькая девочка… Двадцать четыре года, Киттен. Двадцать четыре года… Прогнила насквозь… Я планировала это двадцать четыре года… Ты отняла у меня папу, Киттен… Ты отняла мою куклу, Киттен… Ты отняла моего братика, Киттен… Ты отняла мое желтое платье, Киттен… Ты отняла все… Но ты не отнимешь Фрэнсиса, Киттен… Ты не отнимешь Фрэнсиса… Только не Фрэнсиса… Ты получишь свое, Киттен… Ты получишь свое…

Дора успела сделать только один шаг, когда Свендсен пробормотал:

— Подождите, я уронил ключи.

Он повернулся, наклонился над сиденьем и начал шарить по нему в поисках ключей. Кровь прилила к его лицу. Он сунул руку в кармашек на дверце, под сиденье, в «бардачок».

Такая счастливая семья… Такая счастливая семья… Может быть, мы сделали ошибку, Дора… Все зря… Выходи за Уилла, Дора… Отличный парень… Выходи за Уилла, Дора… Все зря… Ты ненавидишь чувства, правда, Дора?.. Из меня выйдет никудышный муж… Прогнила насквозь… Не могу долго останавливаться на одном… Все зря… Отличный парень, Уилл… Все это было ошибкой… Он будет отличным мужем, этот Уилл… Все зря… Никудышный муж… Прогнила насквозь… Все было ошибкой… Все зря… Весь страх и боль… Я убила тебя, Киттен, ради солнечного света, ради шелеста листьев… А теперь нет ничего… Все зря… Ты получишь свое, Киттен… Ты получишь свое…

Она посмотрела по сторонам взглядом изгоя. Беспомощная, неподвижная, она ждала. Ждала, что неизбежное нагрянет из темноты, прямо на этой грязной улице.

Моя маленькая дочурка… Такая счастливая семья… Лови, Кит, лови… Ты знала, Хильда, ты знала… Прогнила насквозь… Ты слышишь этот звук, Киттен?.. Последний звук, который тебе вообще суждено было услышать… Последний шанс… Вот сейчас… Все ближе и ближе… Сейчас, одна в темноте, одна… Одна, без матери, без отца, без сестры, без любимого… Без любимого… Совсем одна в темноте… Вечной темноте… Как коридор, темный и пустой… Никто не поможет… Никто не услышит… Навеки одна… Никто не поможет… Никогда… Навеки одна в темноте… Все проходят мимо… Всегда проходят мимо… Никогда не остановятся… Ни один не остановится… Без матери, без сестры, без любимого… Совсем одна… В темной яме… Засыпанная землей… Совсем одна…

Она услышала шум мотора раньше, чем увидела машину. Из-за угла показались два горящих глаза. Круги света, неумолимо надвигающиеся, засасывающие все в свой огненный ад. Два ослепительных шара, окруженных облаком света.

Все ближе и ближе… Ближе… И громче… разрушающий, сметающий все на пути ураган… Ярость, несущаяся во тьме… Рев… Неистовство… Оглушающая буря, влекущая свой гром сквозь ночь… Всесокрушающая сила, рвущаяся из тьмы… Никто не поможет… Совсем одна… Все громче… Пискливый стон. Внезапный визжащий вихрь… Сияющий свет, превращающийся в одну слепящую, опаляющую вспышку… Такая счастливая семья… Моя маленькая дочурка… Смотри, Кит, смотри… Моя маленькая дочурка… Ты получишь свое… Ты получишь свое…

Он услышал визг тормозов, почувствовал вызывающий дурноту запах паленой резины. На долю секунды Свендсен застыл, склонившись над сиденьем, с влажным от пота лицом. Холодок, пробежавший по спине, поверг его в дрожь. Свендсен выпрямился и вяло пошел вперед, сжимая в руке связку ключей.

Дора лежала ничком. Это зрелище даже не казалось отталкивающим. Просто маленькая скрюченная фигурка в очень дорогой шубке, лежащая в сточной канаве Манхэттена. Богатая дочь богатого Ледьярда Корвита из «Анилиновой корпорации», лежала ничком в грязной канаве, убитая точно так же, как была убита ее сестра.

Сапфирово-синее небо сияло сквозь зеленую листву; раскаленная пустынная дорога лежала, словно кошка, дремлющая под утренним солнцем. Все было по-прежнему: ветерок из открытого окна, жужжание насекомых в траве, пышное цветение весны. А от земли поднимался теплый сладкий аромат жимолости.

Но не было смеха, этой песни юных сердец.

В облаке желтой пыли по дороге неохотно ползла машина. С одной стороны от дороги рос густой кустарник, с другой лежали волнистые зеленые холмы, исчезающие в дымке. Покрытые густой листвой, деревья отбрасывали тени на поросшие травой склоны, скрывали от глаз жавшиеся к склонам холмов дома.

Бурый кирпичный особняк был покинут. Плющ покрывал уродливые стены, кипарисы стояли вокруг, будто часовые. Молодая трава разрослась и теперь покрывала даже подъездную дорожку. Черные квадраты окон производили такое же унылое впечатление, как и в тот день, когда он впервые увидел их, и были занавешены тяжелыми шторами, не пускавшими в дом свежий весенний воздух.

Медленно проехав мимо урны и вывески: «Посторонним не входить», машина остановилась у серых колонн портала. Водитель направился было в обход дома, но тут же остановился и криво усмехнулся. Вернувшись, он подошел к парадной двери и на миг обратился в слух, будто ожидая, что кто-то вдруг заиграет «Это случилось в ясную полночь». Но внутри было тихо. Человек позвонил и стал ждать.

Медленно ползли секунды. После громкого и долгого шума мотора, здесь, казалось, стояла мертвая тишина. Человек прихлопнул севшую на руку мошку и вытер лоб тыльной стороной ладони. Жаркое солнце заливало светом фасад дома, тени нигде не было. Нетерпеливо посмотрев вверх на темные безжизненные окна, человек заломил шляпу на потный затылок и уже собрался позвонить снова, когда услышал в доме шаги.

Дверь открылась, и на улицу выглянул Уэймюллер.

Былая подтянутость дворецкого куда-то исчезла. На облике лежала печать заброшенности — под стать всему дому. Прядь темных волос на затылке стояла дыбом, одежда была слегка помята.

При виде посетителя его глаза враждебно сощурились.

Несколько секунд длилось молчание. Наконец пришедший сказал:

— Значит, вы все еще здесь. — В его голосе сквозили осуждающие нотки, как будто он был недоволен видом дворецкого.

— Ну… — произнес Уэймюллер. Это было не очень-то дружественное «ну» человека, который явно не хочет здороваться, но вынужден сказать хоть что-нибудь. «Ну», означающее: «Какого черта вам нужно?» И еще: «Я все время знал, что в вас есть что-то фальшивое».

Посетитель задумчиво посмотрел на дворецкого, потом отодвинул его в сторону и шагнул в прихожую. Все было как прежде, только теперь промозглая мрачная темнота сменилась прохладным полумраком, даже приятным после палящего солнца снаружи. Гость немного постоял, привыкая к темноте. Краски понемногу сходили с его лица.

Когда глаза приспособились к полумраку, он различил стенной шкаф, из которого Дора достала свою шубку, готовясь в последний раз выйти из дома. Он увидел все ту же старомодную унылую гостиную, в которой Дора с необыкновенным самообладанием спросила: «Но почему же вы забираете Хильду, мистер Свендсен?» Мертвая старая комната выглядела так, будто ни один человек не входил в нее с того январского вечера, когда Дора покинула дом навсегда. Даже кресло, в котором она сидела, казалось, все еще хранит отпечаток ее тела.

Посмотрев на витую лестницу, исчезавшую во мраке наверху, он подумал, что вот-вот увидит надменные глаза Доры, услышит ее шаги по мягкому ковру. Вот-вот ее глаза окинут его высокомерным взглядом и она скажет: «Интересно, Свендсен, а вы то что делаете в этой части дома?»

Но теперь он уже не боялся ее надменности. Теперь он знал, что это лишь притворство, личина, призванная одурачить весь свет. И ведь получалось же. Она обманула всех, кроме Хильды. Каким-то образом Хильда раскусила ее, возможно, сама того не понимая. Она знала обеих своих сестер. Холодную, внешне бесчувственную старшую, и веселую, но, вероятно, жестокую младшую.

Хрупкая Хильда, стоящая между ними. Знающая о порочности, лелеемой в Киттен со дня ее рождения, о боли, которая разрасталась в душе Доры, будто сорняк, целых двадцать четыре года. Она толком не сознавала, что за силы бурлят вокруг нее, но была несчастна, потому что чуяла неладное. Хильда не ведала, какие мысли бродят в головах сестер, но постоянно испытывала безотчетный страх.