— Думаешь, что солдатами становятся с бухты-барахты? Считаешь, что если ты носишь на поясе кинжал, то ты уже одна из нас? Место женщины в палатках беженцев или дома, где ты и должна была остаться.
В тот же вечер Адхара попыталась поговорить с Амхалом, когда тот вернулся после несения караула. Девушка видела, как юноша с потухшим взором и окровавленным мечом устало вошел в палатку.
— Я должна пойти с тобой.
Амхал посмотрел на нее пустым взглядом.
— Позволь мне пойти с тобой и Саном на задание.
— Это место не для тебя.
— С тех пор как я оказалась здесь, все вокруг твердят мне об этом, но никто на самом деле не знает, кто я такая и на что способна. Однако ты прекрасно знаешь, что я могу сражаться.
— Речь не о сражениях. Ты просто не можешь пойти вместе с нами, и точка, — отрезал юноша.
И Адхара осталась одна. Она целый день провела в палатке в ожидании Амхала и с мыслями о том, для чего, собственно, она пришла сюда и как она могла бы помочь Амхалу.
Внезапно ее путешествие показалось ей совершенным сумасбродством. Адхара обманывала саму себя, придавая этому безумному предприятию героический смысл, которого в действительности не было. Ведь она пришла сюда вовсе не для спасения Амхала, а только потому, что остро нуждалась в нем и не мыслила себе жизни без него. В этом-то и заключалась вся правда.
Вечером, когда обессиленный юноша вошел в палатку, ему снова было не до разговоров с Адхарой. За ужином Амхал вместе со своим новым наставником обсудили свою службу и дальнейшую подготовку.
— Я очень горжусь твоими успехами в магии.
Едва заметная улыбка отразилась на лице юноши.
— Вижу, что ты уже понимаешь природу некоторых формул и со знанием дела владеешь ими. Скоро я обучу тебя еще одной хитрости. Эта формула довольно сильная: некоторые называют ее Мрачной Молнией.
Услышанные слова всколыхнули сознание девушки.
Когда пришла пора ложиться спать, Адхара подошла к Амхалу. Взяв его за руку, девушка посмотрела ему прямо в глаза:
— Ты изучаешь Запретную магию, не так ли?
Юноша блуждающим взглядом окинул погруженный во тьму лагерь. В ночи раздавались стоны больных.
— Тебя это не касается, — сказал он и, высвободив руку, направился к своей палатке.
— Я помню это название, — не унималась Адхара, неотступно следуя за юношей. — Я узнала об этом в одной из книг, когда разыскивала сведения о своем прошлом. Это магия Тиранно. Амхал, опомнись, что ты делаешь?
Девушка, вновь ухватившись за руку юноши, остановила его возле палатки.
— Сан объясняет мне, кто я такой, — ответил Амхал сквозь зубы.
— Ты не такой и никогда таким не будешь. Этот человек оказывает на тебя дурное влияние, разве ты не видишь? Ты очень изменился за эти несколько недель: ты как будто сдался и больше не пытаешься бороться с растущей в твоей груди яростью.
— Мне не с чем бороться, — холодно возразил юноша. — Я и есть ярость. Это было первое чувство, что я испытал в своей жизни, и оно постоянно со мной. Все остальное изменчиво, лишь ярость остается во мне неизменной. Быть здесь назначено мне судьбой, мой меч обречен убивать. И ни на что другое я не способен.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Разве этого хотел Мира?
Казалось, что в глазах Амхала вспыхнул огонек. Поджав губы, юноша произнес:
— Поди прочь. Иди спать и оставь меня в покое!
Амхал высвободил руку и скрылся в палатке.
В эту ночь Адхара не сомкнула глаз. Она чувствовала свою полную беспомощность. Она думала о том, что, может быть, ей следовало бы вернуться домой, во дворец. И все же что-то еще удерживало девушку в лагере.
На следующее утро она перевязала лентой волосы, чтобы скрыть свои синие локоны и избежать новых нападений отчаявшейся толпы, и нарисовала на теле черные пятна, чтобы походить на людей, перенесших эту болезнь.
Затем Адхара подошла к ограде, куда стекались все зараженные, и обратилась к одному человеку, который, если не считать красного пятна вокруг глаза, был почти весь черным.
— Я хочу работать вместе с вами.
Мужчина смерил девушку пристальным взглядом:
— Пойди туда и возьми что-нибудь из нашей одежды. А потом сразу же принимайся за дело.
Адхара решительным шагом направилась к палатке. Она единственным известным ей способом сумеет остаться в лагере, будет приходить к нему каждый вечер и каждый вечер будет продолжать спор, начатый днем раньше. Она не сдастся и продолжит бороться с Саном за душу Амхала.
У Амхала складывалось ощущение, будто все важные когда-то для него вещи постепенно стали исчезать с горизонта его восприятия. Направляясь верхом на Джамиле в сторону Дамилара, юноша обратил внимание на то, что некоторые элементы его прежней жизни остались за бортом. Он с самого начала с облегчением принимал эти изменения. Первой исчезла боль утраты Миры. Наряду с постепенным низвержением в глубокое забытье уроков, преподанных ему учителем, воспоминаний о времени, проведенном с ним, притуплялись чувства и уменьшались страдания.
А затем исчезло желание сражаться с самим собой, пропал интерес к вещам, в которые он прежде свято верил. Увиденные им в этих местах человеческие страдания, казалось, заживо поглотили его.
В Дамиларе меч юноши больше не служил для защиты, поскольку уже некого было защищать. Его оружие требовалось для того, чтобы расчленять, ранить и истреблять тех, кто пытался бежать из зоны заражения, силой усмирять потасовки среди беженцев, расположившихся вокруг лагеря, а также следить за соблюдением карантина в окрестных селениях. Но для чего все это? Повсюду была одна только смерть. Вокруг Амхала свирепствовала эпидемия. Люди, которые еще утром жаловались ему на непрекращающийся дождь и ночной холод, уже вечером зачастую начинали покрываться черными пятнами и задыхаться в агонии. Конечно, были такие, кто выздоравливал. Но следы этой заразы оставались у них на всю жизнь. Нельзя, оказавшись в аду, выйти оттуда невредимым. Люди, пережившие эту напасть, превращались в призраков с опустошенными душами.
А тем временем ярость Амхала росла день ото дня. До появления в Дамиларе юноша не часто сталкивался с убийствами. За всю свою жизнь он убил всего несколько раз, и каждый раз после этого его неотступно преследовало чувство вины. Теперь же и дня не проходило без того, чтобы его меч не отправил бы на тот свет несколько душ. И никто не видел в том ничего предосудительного. Сердце Амхала, преисполненное дикой ярости, побуждало юношу забирать все новые жизни и беспрестанно вонзать меч в живую плоть.
Здесь, в Дамиларе, только ярость и Сан были для юноши на первом месте. Теперь Амхалу стало понятно, что эти два понятия неразрывно связаны между собой. Сан в своем сердце лелеял то же безудержное неистовство. Быть может, поэтому он и приходил к юноше в снах.
— Но как, как ты можешь жить с такой яростью в душе? — спросил его однажды Амхал.
— Я принимаю ее такой, какая она есть, — просто ответил его новый наставник. — Я сделал из нее свою союзницу.
— Но разве ты не чувствуешь… ужас от того, что поселилось в твоей груди?
Сан покачал головой:
— Разве ты не видишь, ярость окружает нас повсюду. Амхал, этот мир самый что ни на есть настоящий, в отличие от той сверкающей золотом клетки, в которой ты жил прежде. Здесь мои корни, и ты также принадлежишь к нему. В этом мире ярость решает, кому жить, а кому умереть. И мы спасены благодаря тому, что она у нас есть, что мы чувствуем ее. Именно она прокладывает дорогу смерти. Вот поэтому мы и не подвержены воздействию магических сил.
Так, постепенно Амхал перестал сопротивляться и, убивая, давал своей ярости выход, а остаток дня довольствовался пребыванием в непрерывном состоянии отрешенности. И лучше ни о чем не думать. Такое состояние нельзя было назвать жизнью, но оно делало вполне приемлемым окружавшее его омерзительное зрелище. И даже появление Адхары не изменило порядка вещей.
