— Серизе! — Изабо понизила голос.— Ты ведь не сказала ему, что я девушка, нет?

— Нет, милая. Он действительно считает тебя мальчиком,— Серизе расхохоталась так, что закашлялась, и вытерла повлажневшие глаза.— Неважно, я тебе потом расскажу. Но как ты вообще умудрилась продержаться так долго?

— Благодаря тебе,— серьезно ответила Изабо.

— Ох, я сейчас разрыдаюсь.— Серизе потерла глаза еще энергичнее.

— Почему ты мне помогла?

Изабо давно хотелось задать этот вопрос, но она боялась испугать единственную подругу, которая у нее теперь была. В глухих переулках не любят вопросов.

— У меня когда-то была дочка,— ответила Серизе так тихо, что ее голос едва можно было расслышать сквозь воркование голубей, рывшихся в мусоре рядом с домом.— Ей сейчас было бы примерно столько лет, сколько тебе.

— А что с ней случилось?

— Она была еще совсем малышкой, когда однажды зимой подхватила лихорадку. Я не могла позволить себе купить лекарства и разбила окно аптеки, чтобы украсть для нее что-нибудь. Меня схватили жандармы и утащили в Бастилию. Она умерла до того, как меня выпустили.

— Мне очень жаль...— Изабо прикусила губу.

Серизе кивнула, коснулась крошечной стеклянной серьги-капельки, которую никогда не снимала, и сказала:

— Вот потому я и ношу это.

— Это стекло из Бастилии, да?

В те дни стало модным носить кольца и прочие украшения, изготовленные из камней и стекол Бастилии, чтобы они постоянно напоминали о штурме тюрьмы четыре года назад.

Серизе яростно кивнула.

— Да. Я никогда в жизни не была такой счастливой, как в тот день, когда мы разнесли к чертям ту тюрьму! — Она судорожно сглотнула, встряхнула головой.— Ладно, хватит об этом. Нет смысла жить прошлым.— Серизе посмотрела на солнцe и прищурилась. — Тебе лучше поспешить, если хочешь добраться до площади вовремя.

Изабо снова полезла на крышу, потом обернулась, посмотрела вниз, на проститутку, и спросила, стараясь говорить как можно беспечнее:

— А чего бы тебе хотелось сегодня?

— Ленту для корсета,— улыбнулась Серизе.

Это уже стало у них чем-то вроде игры — проверить, какую странную безделушку сможет найти для нее Изабо, после того как закончит обрабатывать толпу в поисках серьезной добычи.

Изабо поспешила к площади, перебираясь с крыши на крышу, двигаясь на шум очередного политического сборища. Как ей и говорили, площадь была битком набита народом. Сюда собрались дети, собаки и продавцы сыра, надеявшиеся на хорошую торговлю. Дождь дочиста отмыл все улицы и мостовые, ветер унес вонь множества немытых тел и мусора, сваленного в переулках. На возвышении в центре площади стоял мужчина в длинных брюках, какие предпочитали революционеры, заменившие ими аристократические бриджи до колен. Такие штаны назывались санкюлотами, их носили ярые республиканцы. На шляпе мужчины была приколота трехцветная кокарда, точно такая же, как у Изабо. Почти все в Париже носили их, даже если и оставались тайными роялистами. Каждому хотелось избежать нежелательного внимания. Это было единственным способом пережить мятеж, не столкнуться с Национальной гвардией, жандармами и революционерами.

Мужчина страстно рассуждал о равенстве и свободе, о бесплатном государственном образовании для всех детей, но Изабо не особо прислушивалась к его словам. Она была здесь не для того, чтобы участвовать в митинге или как-то выразить свое несогласие с тем, о чем тут говорилось. Она пришла сюда с одной-единственной целью: собрать побольше монет, которые можно вытащить из карманов рассеянных революционеров. У нее был маленький тайник под крышей лавки, торговавшей лентами. В эти дни туда редко заглядывали покупатели. Вскоре, если лето будет к ней благосклонно, у нее наберется достаточно денег для того, чтобы купить билет на корабль и отправиться в Англию. Если она уедет до наступления зимы, то сможет пешком, вдоль берега, дойти до Лондона и отыскать дом дяди. Изабо уже пыталась убедить Серизе отправиться вместе с ней, но проститутка наотрез отказалась покидать Францию и только плевалась при упоминании Англии.

Изабо воспользовалась своей выгодной позицией и сверху внимательно изучила толпу, отмечая, где люди столпились плотнее, а где их было меньше. Она вычислила наилучшую точку для начала действий, спрыгнула в переулок, напугала какую-то кошку и едва не угодила в лужу непонятной жидкости. Девушка ленивым шагом направилась к центральной части площади, делая вид, что изо всех сил прислушивается к речи оратора. Ей сунули листовку.

Изабо позволила кому-то толкнуть себя, наступила на чью-то ногу и рассыпалась в извинениях. Мужчина отпихнул ее и поспешно проверил свои карманы. Они оказались в полном порядке, и он гут же забыл об инциденте. А вот человек, стоявший с ним рядом, не подумал о проверке, и Изабо, скрыв улыбку, спрятала серебряную монету, которую стащила у него. Она долго этому училась, вешала пальто на каминную трубу и целыми днями практиковалась, пока не стала выуживать что угодно из собственных карманов, даже не потревожив при этом голубей, гнездившихся чуть выше. Она гордилась собой точно так же, как в тот день, когда впервые исполнила пьесу на фортепиано без единой паузы или ошибки, даже больше, чем тогда, когда зарабатывала похвалу своего учителя танцев.

Любой может научиться танцевать.

А вот красть из карманов — искусство куда более сложное. Зато оно и несравнимо полезнее.

Пересекая площадь, она разжилась еще одной серебряной монетой, медной цепочкой со сломанным замком, пакетом грецких орехов и пером с чепчика какой-то женщины. Красную ленту девушка поищет позже. Если она задержится здесь слишком долго, ее могут заметить. Из-за жадности и погибнуть недолго.

Потом она увидела Марка, прислонившегося к колонне. Его грязное лицо было наполовину скрыто козырьком кепки. Он подмигнул, когда Изабо проходила мимо, но больше никак не дал понять, что знает ее. Она незаметно сунула ему медную цепочку в знак благодарности, прихватила горсть редиса из корзины, стоявшей по соседству, и растворилась в путанице крыш и каминных труб над городом.

— Какого черта, что это такое? — задыхаясь, спросил я, когда мы вдруг снова очутились на поляне.

Мы уже не были в Париже 1793 года, но и не вернулись в собственные тела, лежащие в нескольких футах от нас. Мы, словно призраки, мерцали над травой. Я все еще видел перед собой брошенную всеми, осиротевшую Изабо, ползущую по крышам.

— Такого никогда не случалось,— пробормотала Изабо, явно изумленная и смущенная.

— Знаешь, ты уже не в первый раз это говоришь.

Она нервно сглотнула и чуть отвернулась, как будто ей было неловко смотреть на меня. Это оказалось чем-то новеньким.

— Ну вот, теперь ты знаешь, какой я была.

— Была? — Я моргнул.— Решительной, умной, уверенной в себе. Точно такой же, как сейчас.

Она тоже моргнула и заявила:

— Логан, ты что, ничего не заметил? Я обирала трупы и крала из карманов!

— Тебе нужно было как-то выжить.— Я произнес это без тени осуждения.

— Я была не лучше мадам Тюссо,— с отвращением сказала Изабо.

— При чем тут эти музеи восковых кукол?

— Я говорю о той мадам Тюссо, которая делала посмертные маски. Она рылась в трупах у гильотины, чтобы найти отрубленные головы для своих масок. А ты о чем?

— О развлечении для туристов. В таких музеях стоят восковые изображения разных знаменитостей. Наверное, их назвали в честь твоей мадам Тюссо.

— Этот век очень уж странен,— пробормотала Изабо.

— Это говорит девушка, пережившая Великую французскую революцию!

— Мы уже посинели,— тихо сказала она.

Только теперь я заметил, что свечение, которое мы испускали, стало ярче и по краям приобрело голубой оттенок.

— У нас осталось совсем немного времени. Мы должны вернуться в свои тела, пока наши духи не забыли обратную дорогу.