– Нет, ты посмотри на мои волосы! – восклицала она. Или: – О господи, глянь на эти башмаки! О чем я вообще тогда думала? – Или, например: – Бог ты мой, помнишь ту квартиру? Ту самую, на Виктория-роуд?

И Лютер ублажал ее тем, что мельком пролистывал эти альбомы, не сознавая, что мужчина, смотрящий на эти снимки, вовсе не тот парень, который запечатлен на них. Так постепенно, с чередой дней и месяцев, тот самый парень постепенно перекочевал в стан мертвых, а Зои сквозь дымку лет все махала ему с того берега Стикса, пытаясь зазвать обратно.

И вот теперь, спустя еще один год, этим странным дождливым днем (еще и обеденный перерыв не наступил) она нагишом лежит на гостиничной кровати рядом с Марком Нортом, чувствуя, как по телу блаженным теплом разливается послевкусие оргазма.

Зои доверчиво трется лицом о шею Марка, целует его. Он поворачивается и возвращает ей поцелуй.

Она знает, что неминуемо придет чувство вины. Но сейчас она встанет, пройдет обнаженная в душ, вернется и станет сушить феном волосы, а Марк будет на нее смотреть во все глаза (а как же!). И все эти обычные каждодневные мелочи будет воспринимать с трогательным удивлением, потому что все, что она сейчас делает, исполнено для него чарующего, головокружительного волшебства. Точно так же как все, что делает он, исполнено очарования и волшебства для нее.

Вот перед этим мужчиной, который только что вошел в нее дважды, она будет соблазнительно обтираться полотенцем. Затем приступит к одеванию: сначала нижнее белье и колготки, потом блузка, деловой костюм и туфли. Она будет чуть кокетливо приводить в порядок волосы и заново накладывать косметику. Потом заедет к доктору взять противозачаточную таблетку, потому что ни она, ни Марк ничего заранее не планировали и ни один из них не подумал заскочить в аптеку за презервативами.

От этой самой таблетки, вероятно, станет разламываться голова, болеть грудь, возможно, ее будет тошнить. Ей придется придумывать что-нибудь правдоподобное и практиковать это «что-нибудь» регулярно, до тех пор, пока она не отвыкнет воспринимать его как вранье. Так и только так можно сравнительно успешно лгать человеку, за которым ты замужем.

Прежде чем расстаться, она поцелует Марка, а поскольку ей теперь известно, что их тела друг другу подходят, между ними не будет неловкости. Ей нравятся его запах с легкой примесью свежего табака и пота, несколько седых волосков у него на груди, шрам чуть ниже плеча. Все это она чувствует, как невнятное предвестие завтрашнего похмелья, тяжелым пульсом назревающего в белом стробоскопическом полыхании хмельного танца.

Тем не менее сейчас она ощущает лишь удовлетворение своей зачарованностью. И тем, что очаровывает сама.

Зои неохотно поднимается с постели и идет нагишом в душ. Она не плачет и не смеется. Она просто умывается и старается ни о чем не думать.

Проституцией Паула занималась больше двенадцати лет – срок вполне достаточный, чтобы разбазарить все самое лучшее из того, чем одарила ее природа. Но свое истинное призвание она нашла только тогда, когда сподобилась заняться пикантной игрой – эротическим грудным вскармливанием. А начала она это делать уже через несколько месяцев после того, как на свет появился Алекс.

В своей новой ипостаси она работает под именем Финесса. По сравнению с тем срамом, через который ей пришлось пройти по молодости лет, это занятие можно считать приятным развлечением, которое еще и прибыль приносит. Рабочие часы Паулы проходят в ее чистенькой квартирке. Большинство обслуживаемых ею лактофилов – давние клиенты. Обычно это мужчины среднего возраста и старше, которые не прочь позабавиться тем, что они игриво именуют «ня-ня-ня, вскорми меня». Иногда они отрываются по полной, изображая из себя грудничков при полном антураже, включая слюнявчики и подгузники.

У некоторых в фаворе, чтобы грудное молочко брызгало на них в разгар мастурбации. Один или двое обожают смотреть, как Паула сцеживает содержимое своих грудей в молокоотсос, и при этом онанируют. Молоко они забирают домой и то ли пьют, то ли что-то на нем готовят, то ли бог весть что еще. Пауле до этого особого дела нет: ну подумаешь, дала немножко молочка – кому от этого худо-то?

Среди ее клиентов есть и лесбиянки, правда очень не много. Ходит даже одна лесбийская пара: ухватятся каждая за один сосок и нянчатся, прежде чем приступить к своим игрищам. Судить Паула никого не судит. Живет себе и живет: принимает для повышения надоев домперидон, настои кникуса благословенного и малинового листа и старается не гневить судьбу.

Наверное, поэтому она и удивляется, увидев у себя на пороге симпатичного этого парнишечку, который говорит, что ее ему рекомендовал Гари Брэддон. Брэддон – из тех, с виду крутых, мужиков, которые, несмотря на татуировки и бритую башку, обладают душой трепетной лани и из которых можно любые веревки вить. Любит своих собачек да не прочь лишний раз помять-пососать молочные Паулины титьки.

Паула еще раз внимательно оглядывает паренька. Тощий, какой-то нервный. Пахнет от него свежей землей – запах по-своему приятный. Такой и вправду может состоять у Гари в дружках. Она приглашает его войти.

Юноша разглядывает развешенные в тесной прихожей картинки. Среди них есть и образчики христианского искусства с эротическим уклоном, в частности картина «Чудесное кормление святого Бернара», с изображением монаха, получающего молоко из груди Девы Марии. Паула приобрела эту картину у соседа снизу, который работает оформителем интерьеров. Славный он парень, этот Крис, правильной ориентации: поверх стоимости материалов взял только натурой, и обе стороны остались довольны.

Наряду с приглушенным светом, картины придают происходящему здесь легкий сакральный оттенок. В отличие от большинства заведений подобного толка, здесь в буквальном смысле окормляются, своеобразно поклоняясь вещам почти священным…

Теперь настает очередь паренька рассматривать хозяйку дома. Правда, он избегает ее взгляда, но это понятно: все они поначалу такие, эти гостеньки. Многие из тех, кто помоложе, выросли без мамок. Первый раз они глядят Пауле в глаза тогда, когда приникают к ее груди, посасывая молоко. Некоторых она гладит по голове, воркуя что-нибудь ласковое. Иногда они плачут, когда кончают, избрызгав ей весь живот. Финесса ничего не имеет против этого. Наоборот, она очень довольна – уверена, что делает доброе дело.

Юнец лезет в карман своей бесформенной армейской куртки и достает оттуда мятые десятки. Он пытается всучить ей – в ее прекрасные, чистые, с безупречным маникюром руки! – эту замызганную пригоршню купюр.

– Не надо делать это сейчас, солнышко, – говорит она.

Он моргает круглыми глазами, смущенный и растерянный.

– Ты бы зашел ненадолго, снял свой балахон, присел, расслабился. Глядишь, и поболтали бы.

Но паренек не расслабляется. Он явно нервничает и переминается с ноги на ногу, как если бы хотел в сортир. Вслед за хозяйкой он проходит в небольшой зальчик, в котором тоже царит приятная атмосфера. Интерьер, выполненный в пастельных тонах, и псевдостаринная мебель напоминают винтажный отель. Свой дом Паула обставляет умело, явно желая придать ему уютный вид. Правда, старается она не только и не столько для себя. Ее цель – намекнуть посетителям, что у нее нет необходимости заниматься этим; что на самом-то деле она альтруистка-бессребреница, врачевательница страждущих душ, утоляющая за недорого их жажду.

Паула приглашает юношу сесть. Он опускается на краешек стула и вытирает о штаны потные ладони. Нервно подрыгивая ногой, он с хрустом сплетает и расплетает пальцы. Бросает на нее затравленный взгляд и тут же отводит глаза.

Паула кладет ногу на ногу, приоткрывая при этом бедро, и наклоняется вперед, чтобы продемонстрировать гостю соблазнительную ложбинку между грудей. Ох!

– Чайку?

Юнец встряхивает головой, отворачивается.

– У меня есть травяной чай, – говорит она своим бархатным голосом.