Лютер прослушивает запись трижды.

– Номер зафиксировали?

– Звонили с мобильного. Недавно о пропаже этого телефона подавал заявление некий Роберт Лэндсберри из Лирик-мьюз, Сайденгем. Два дня назад.

– У мистера Лэндсберри есть соображения, кто мог подрезать его сотовый?

– Сегодня опросим его еще раз. Хотя вряд ли. Он даже толком не знает, когда именно пропал у него телефон.

– И что же нам тогда думать? Что этот прохожий – залетный взломщик? Или, может быть, кто-то пытается обстряпать дельце, заодно устранив конкурента?

Хоуи пожимает плечами. Лютер задумчиво пожевывает губами.

– Это у нас единственный свидетель? – спрашивает он.

– Не позвони он, – отзывается Хоуи, – Ламберты все еще так бы и лежали. Никто бы и не хватился их.

Лютер прикрывает глаза и еще раз мысленно перебирает все возможные варианты. Нужно глубже прозондировать родственников и друзей. Внебрачные связи? Был ли ребенок зачат от донорской спермы? Существовали ли проблемы с деньгами? Междоусобицы на работе?

Если не добиться быстрого результата, проблемой будет не отсутствие информации, а, наоборот, ее избыток, причем нарастающий в геометрической прогрессии.

Протяжно вздохнув, он набирает номер лучшего, пожалуй, технаря, с каким ему когда-либо доводилось работать.

– Джон Лютер, – влет определяет на том конце Бенни Халява, – чтоб мне вдохнуть и не выдохнуть.

Вообще-то, он Бен Сильвер, но так его не называет никто. Даже собственная мать.

– Бенни, – говорит Лютер. – Как там торжество порока?

– Впечатляет. Народ такое друг с другом выделывает.

Эти слова Лютер пропускает мимо ушей. Он задает следующий вопрос:

– Слушай, а как у тебя с текущей загрузкой?

– Непреодолимо.

– Прямо-таки вилы?

– Ну, смотря что иметь в виду.

– Понимаешь, мне просто необходима твоя помощь в одном достаточно скверном деле. Если я добьюсь у своего начальства, чтобы оно попросило твое начальство отрядить мне тебя, как бы ты на это посмотрел?

– Уже пакуюсь, – отвечает Бенни.

До вчерашнего дня Энтони Нидэм был партнером Тома Ламберта по бизнесу в небольшом консалтинговом агентстве, расположенном неподалеку от Клиссолд-парка.

Нидэму за тридцать. Смуглая кожа, цветущий вид, волосы аккуратно уложены с помощью геля. На нем сшитая на заказ рубашка винного цвета и серые брюки. На руке дорогие часы. Этот человек совершенно не соответствует представлению Лютера о психотерапевтах. Рядом с ним Джон чувствует себя грубым и неухоженным.

Офис обставлен уютно и со вкусом: три удобных кресла расположены полукругом, навесные книжные полки. На глади письменного стола только ноутбук и несколько фотографий в рамках: Нидэм, участник соревнований «Айронмэн» по триатлону, оскалившись от невероятного напряжения, бежит изо всех сил с горным велосипедом через плечо.

Нидэм открывает окно (оно подается не так-то просто, приходится приложить усилие). В помещение незамедлительно врываются звуки города, запахи зимы и бензина. Лютер закидывает ногу на ногу и сцепляет перед собой ладони – так он обычно ведет себя, когда пытается скрыть нервозность. Хоуи наблюдает за Нидэмом с молчаливой сдержанностью. В руках у нее блокнот и ручка.

Нидэм выдвигает нижний ящик стола, вынимает оттуда завалявшуюся с давних пор сплющенную пачку сигарет. Порывшись, находит одноразовую зажигалку, неловко присаживается на подоконник и прикуривает, выпуская синеватый клочок дыма. Тихонько отрыгивает и прислоняется к раме, зажав двумя пальцами сигарету. Сделав первую затяжку, он тут же сминает сигарету и отбрасывает ее прочь. Возвращается с повлажневшими глазами – ему явно не по себе. Усаживается в крайнее кресло, засунув руки под мышки.

Лютер все это время молчит. Неторопливо переворачивает страницу своего блокнота, якобы сверяясь с записями.

– Боже правый, – выговаривает наконец Нидэм. Он австралиец.

– Прошу извинить, – говорит Лютер. – Я понимаю, это просто не умещается в голове… Но боюсь, эти несколько часов решают многое, если не все.

Нидэм берет себя в руки, чем вызывает у Лютера симпатию; сглотнув слюну, расцепляет руки и кивает: дескать, валяйте.

– Гм… – Лютер откашливается. – Насколько я понимаю, вы довольно часто имеете дело с весьма непростыми молодыми людьми. Проще говоря, буйными.

– Вам известно, что я не могу отступать от правил врачебной этики?

– Да, разумеется.

– Тогда я не понимаю, что вы хотите от меня услышать.

– Да я так, в общих чертах. Не относился ли мистер Ламберт к кому-либо из своих пациентов с опаской?

– Не больше, чем обычно.

– В каком смысле?

– Вы же сами сказали – мы имеем дело с уймой неуравновешенных молодых людей.

– Могу я быть с вами откровенным? Это не было случайным нападением. Налицо очень жестокое и очень личное преступление.

Нидэм ерзает у себя в кресле.

– Единственное, что я могу сказать, это то, что некоторые из пациентов действительно вызывали у Тома определенное беспокойство.

– Беспокойство по поводу чего?

– Пойдет ли им консультирование на пользу? Исчезнет ли с его помощью тяга к насилию? Не участятся ли у них приступы бешенства по сравнению с прошлым?

– А такое бывает? Они впадают в ярость прямо здесь?

– У этих молодых людей необузданный нрав. Рефлексия им несвойственна, и нам приходится сознательно подталкивать их к решению сложных личных проблем. А это бывает непросто.

– Вы имеете в виду проблему насилия?

– Да, и, как правило, это связано с жестоким обращением в детстве.

– Насилию и жестокому обращению подвергаются многие дети, – говорит Лютер задумчиво. – Но это не дает им права мучить других людей.

– Никто и не говорит, что дает. – У Нидэма бесконечно терпеливый вид человека, выслушивающего подобные высказывания тысячу раз на дню. – Суть жизни – в выборе собственного пути. Мы пытаемся дать им инструменты для успешного совершения этого выбора.

Чтобы прервать зрительный контакт, Лютер углубляется в свои записи.

– Значит, никаких существенных тревог? Ни угроз, ни звонков из разряда курьезных?

– Во всяком случае, ничего такого, что он бы счел нужным обсудить со мной.

– Может, он стал чаще выпивать? Позволять себе какой-нибудь другой допинг? Снотворное, сигареты?

– Да нет, что вы. Ничего такого.

Тут подает голос Хоуи:

– А женщины?

Нидэм смотрит на нее с недоумением:

– Чтобы Том?.. Да нет, что вы.

– Я имею в виду тех молодых женщин, с которыми вы, возможно, работаете у себя в агентстве.

– Вы считаете, это могла сделать женщина?

– Не исключено, – отвечает Лютер.

– Том бы сильным мужчиной, в прекрасной физической форме. Чтобы женщина, да так…

Камнем падает тишина. Тикают настенные часы.

– Вообще-то, с женщинами мы работаем, – говорит Нидэм. – Но это… Странно как-то. Почему вдруг женщина?

– Мы просто пытаемся рассмотреть все варианты. – Лютер прячет блокнот в карман. – Да, и еще. Вы не знаете, у кого могут быть ключи от дома Ламбертов?

– Боюсь, что нет. Извините. Может быть, у приходящей уборщицы? Больше ничего пока на ум нейдет.

Лютер благодарит и встает с кресла, Хоуи следует в метре за ним. Нидэм провожает их к выходу и уже в дверях говорит:

– Вы его поймаете, этого человека?

– Мы делаем все от нас зависящее.

– Прошу прощения за бестактность, но сейчас вы говорите со мной, как типичный лондонский «бобби».

Лютер приходит в некоторое замешательство, и Хоуи торопится ему на выручку.

– Мистер Нидэм, – спрашивает она, – а у вас есть основания опасаться за свою собственную безопасность?

– Объективно, пожалуй, не больше, чем всегда. Но у меня, знаете ли, жена, дети… Я всего лишь человек.

– Тогда вы, наверное, можете нам помочь. Позвольте взглянуть на учетные карты пациентов Ламберта.

– Вы же понимаете, я не могу это сделать.

– Мы знаем, – кивает Хоуи. – Безусловно, это вопрос врачебной этики. Но неужели вы считаете, что соблюдение этических правил в такой ситуации важнее безопасности ваших детей?