– Это расизм против мужчин.

Зои чувствует, как уголок рта у нее подергивается. Она знает, что цапаться с этим мальчишкой – занятие абсолютно зряшное. Он все это затеял единственно по своей прихоти – просто пытаясь отстоять какую-то смутную, самому ему непонятную точку зрения, что, в общем-то, свойственно юнцам в период полового созревания. Но все равно он гаденыш.

– Извини еще раз, как тебя звать? – спрашивает она.

– Адам.

– Молодчина, Адам. Вот что я тебе скажу: давай-ка выйдем из помещения и проведем живой опрос. Тогда мы выясним, сколько мужчин в этом здании – а это, кстати, примерно шестьдесят процентов персонала и восемь процентов директората – купили себе галстуки сами.

Адам щерится так, будто победа за ним. Зои колеблется между возможностью сдаться и желанием уложить сучонка на обе лопатки. В этот момент раздается тихий стук в дверь, и в комнату просовывает голову Мириам, ассистентка. Двумя пальцами – большим и мизинцем – она изображает телефонный звонок.

– Это Джон, – выговаривает она одними губами.

Зои благодарит всех за то, что пришли, собирает свои заметки, сухо смотрит на Адама, ободряюще улыбается Стефани и, выйдя, спешит в свой кабинет, откуда набирает Джона.

– Зои, – отзывается он.

В трубке слышен уличный шум.

– Ты где?

– В данный момент? По соседству с каналом.

– И что ты там делаешь?

– Созерцаю голубя, попавшего в западню магазинной тележки.

– Замечательно.

– Как у тебя дела?

– Клайв заставил меня общаться с шестиклассниками.

– Я же говорил, что он это сделает.

– Ну вот, собственно, и сделал. Козел он и есть козел.

– По делу этого твоего Хаттима прогресс есть?

«Этот ее Хаттим» для Зои сейчас – самая головоломная тема.

– Ко мне подойдут сегодня, попозже или, может быть, завтра – должны предупредить заранее.

– Кто подойдет?

– Да есть тут один – Марк, из «Либертэ санс фронтьер».

– Хиппи?

– Растафарианец, – испытывая легкое отвращение к самой себе, говорит она, – такой весь из себя богемный. Все травка да цветы…

Лютер посмеивается:

– Ничего, осилишь.

– Да, надеюсь. Я уже жалею, что согласилась.

Зои проводит рукой по волосам, ловя себя на мысли, что ей смерть как хочется курить. Крепко ухватив себя за челку, дергает ее, чтоб было чуточку больно. Это она проделывает с собой чуть ли не с семи лет – помогает снять стресс. Почему именно это ей помогает – совершенно непонятно. Иногда она побаивается даже, что со временем может образоваться плешь и она станет похожа на одного из тех душевнобольных попугаев, которые в стрессе выщипывают у себя на груди все перья, кроме тех, до которых не могут дотянуться. И в итоге сидит себе на шестке вполне готовый для духовки цыпленок, только в маске-страшилке, как на Хеллоуин.

– С Роуз разговаривал? – осведомляется она.

– Д-да… Разговаривал.

И тут она понимает, почему драла себя за волосы. Дело здесь совершенно не в Хаттиме. Все дело в Джоне и его неспособности говорить «нет» любому, кроме своей жены.

– Что произошло? – настораживается она.

– Сейчас рассказывать проблематично, – отвечает он, – слишком много людей вокруг. Но сегодня я ее просить не могу. Ну вот не могу, и все…

Обычно Джон моментально, с лету, определяет, если кто-нибудь лжет. Иной раз от такой скорости, а главное точности, у Зои мурашки бегут по коже. Но он никогда не распознает, если лжет самому себе.

– Тут дело довольно скверное, – мямлит он.

– Все дела у тебя скверные, – устало вздыхает Зои. – В том-то и проблема.

Она испытывает чувство стыда и злости одновременно. Возмущает то, что Джон способен так поступать с ней – заставлять ее чувствовать себя виноватой из-за желания иметь нормальный, обычный брак. И вот они оба, как ночные сторожа, караулят одну и ту же площадку, бродят одним и тем же маршрутом, изо дня в день, из ночи в ночь…

– Мне необходимо закончить это дело, – говорит он. – И тогда я с ней поговорю.

– Нет, не поговоришь.

– Зои…

– Да не поговоришь ты с ней, Джон! Потому что после этого будет еще одно дело, а там еще и еще… А за ними следующие, и так до бесконечности.

В трубке – молчание.

– Эта гребаная Роуз Теллер… – говорит Зои. – Вот уж действительно, в умении рушить браки равных этой женщине нет.

– Зои…

Она отключает сотовый. Руки мелко дрожат. Из ящика стола она выхватывает жестянку с табаком и выскальзывает наружу, к угловому пятачку, недоступному для видеокамеры. Набирает Марка Норта.

– Ты был прав, – говорит она. – Я только и делаю, что даю ему шансы. Даю шанс за шансом, а он просто лжет. Лжет и лжет. – Снова дергает себя за волосы. – Боже! Как ты был прав…

Марк молчит в ответ.

Зои курит самокрутку, снимает пальцем с языка горькое табачное волоконце.

– Меня просто трясет, – говорит она.

– Отчего тебя трясет?

– Я еще никогда этого не делала.

– Чего именно?

– Отель «Харрингтон», – назначает она. – Через десять минут.

В трубке пауза.

– Ты уверена? – произносит он наконец. – Я хочу сказать, что ты должна быть абсолютно уверена насчет этого.

– Нет, – фыркает она горьким смехом, – я не уверена. Но с меня хватит. Терпение вышло. С меня достаточно.

Марк все еще на связи, Зои тоже не кладет трубку. Слышно, как на линии эхом отдается ее собственное дыхание, прерывистое от волнения.

Потом она звонит Мириам и просит отменить все ее встречи до ланча. Мириам обеспокоена: раньше Зои никогда так не поступала.

– Это по личному вопросу, – успокаивает ее Зои. – Не волнуйся. К двум уже вернусь.

Она пешком идет на Харрингтон, туда, где на Табернакл-стрит гнездятся бутики. Пальто с собой не захватила; льет дождь, и она ежится на ходу, чтобы хоть как-то согреться. Когда в поле зрения появляется отель, она пускается бегом, цокая каблучками по мокрому асфальту.

Марк уже в отеле и даже успел забронировать номер. Он сидит в сияющем новым декором холле, делая вид, что читает «Гардиан». В руке у него белая карточка – ключ с магнитной полоской. Они не разговаривают – просто заходят в поджидающий их лифт. Становятся плечом к плечу. Зои слышит, как отчаянно колотится ее сердце.

Обиталище сквоттеров состоит из восьми заброшенных муниципальных квартир, связанных системой внутренних ходов. Населяют его вольные художники, студенты, анархисты, алкаши, наркоманы и городские сумасшедшие.

Отопления здесь нет. Осыпающиеся, в трещинах стены прячутся за разномастными граффити, раскрашенными вручную простынями и постерами.

Малколм Перри лишь вялым шевелением реагирует на вопли снизу. Еще довольно рано, и суматоха внизу, скорее всего, связана с появлением Энди Флюгера – шизофреника, что нередко кантуется в углу самой дальней квартиры, окруженный стайкой юных бунтарей в дредах. Для этой публики немыслимый ментальный надрыв – единственно адекватная форма самовыражения.

Нынче утром шум, пожалуй, громче обычного, но Малколма это мало беспокоит – он без малого трое суток тащится от «розовой шампани» – навороченной амфетаминовой смеси, которую несколько часов назад загасил темазепамом. Поэтому когда копы пинком вышибают дверь и наводняют пространство, как треска на нересте, он все еще валяется на своем топчане. За копами входит какой-то верзила в твидовом пальто – топает с кривенькой улыбкой чуть ли не по его постерам и расписным тряпкам.

Сам Малколм – доходяга с паклей жидких волос и зачаточной бородкой. Одет он только выше пояса, так что гости могут свободно созерцать его незатейливое мужское хозяйство, невзрачный шишачок, поникший и сморщенный от холода и «розовой шампани». Из одежды на Малколме только гетры на костлявых ногах да майка собственного изготовления.

К нему не спеша подходит коп-верзила. Он нависает над Малколмом с таким видом, будто сейчас оторвет ему башку. Но вместо этого слегка наклоняется и читает принты на майке: «Работай. Подчиняйся. Потребляй».