– Ты, вообще, когда последний раз занимался чем-нибудь, кроме работы? – допытывается она.

Зои – юрист. Она специализируется на правах человека и иммиграции, зарабатывая на этом неплохие деньги. У них симпатичный дом в викторианском стиле с входной дверью красного цвета. Внутри он, правда, несколько запущен – потертые плинтусы, старое отопление эпохи семидесятых. Детей нет, зато есть уйма книг.

…Как-то утром, когда они еще лежали в постели, она повернулась к нему, оперев растрепанную голову на ладонь. Зимний дождь шуршал по оконному стеклу. Центральное отопление накрылось, и они спали в носках. Из-за холода не хотелось выбираться из-под одеяла.

– Пропади все пропадом, – сказала она. – Поехали куда-нибудь.

– Куда именно? – спросил он.

– Не знаю. Без разницы. Куда угодно. Когда мы в последний раз отдыхали вместе?

– Наверное, когда путешествовали на той лодке.

Лютер имел в виду короткий отпуск, проведенный с сослуживицей Зои и ее мужем. На фотоснимках все четверо улыбались, сгрудившись у руля баркаса и подняв бокалы с вином. Отпуск этот откровенно не удался: Лютер был отчужден и погружен в себя, Зои, напротив, из себя выходила: все сыпала шутками-прибаутками, а сама была на грани нервного срыва.

Лютер спросил:

– Неужели это была наша последняя вылазка?

– А ты попробуй вспомнить, где же мы еще были…

Сказать Лютеру было нечего. Зои снова заговорила:

– А уж какие мы обещания друг дружке давали: как заживем, как будем путешествовать. И чтобы все время вместе. И как же все так обернулось, что ничего из этого не сбылось?

Он лежал на спине, вслушиваясь в льдистый шорох дождя. Затем повернулся, оперся на локоть.

– Ты счастлива? – спросил он.

– Если честно, то нет. А ты?

Сердце колотилось у него в груди.

– И вот так у нас каждый божий день, – горько подытожила она. – Разговаривать и то не можем толком. А я хочу видеть тебя чуточку больше. И еще я хочу, чтобы мы действительно выглядели как семейная пара.

– Да я тоже этого хочу, – сказал он. – Но знаешь, если самая большая проблема в том, что мы хотим больше времени проводить вместе, то это… это не так уж и плохо, верно? Во всяком случае, не сравнить с тем, как обстоит дело у других.

Зои пожала плечами.

Лютер любит свою жену. Она та самая соломинка, за которую он хватается. Удивительно, но ему очень трудно говорить с ней об этом. Когда он пытается это сделать, Зои смущается: она смеется и строит удрученную гримаску.

Тем холодным утром он запретил себе думать о мертвом ребенке и, облокотившись, как и она, на руку, сказал:

– Так что же ты предлагаешь?

– Уходим на год от дел, – сказала она. – А чтобы покрыть ипотеку, дом сдаем в аренду.

– Я не хочу, чтобы в моем доме жили посторонние.

Она нетерпеливо хлопнула его по руке.

– Дай мне закончить! Могу я, по крайней мере, договорить?

– Извини.

– Хотя сказать больше особо и нечего. Просто берем, пакуемся и едем.

– И куда?

– Да хоть куда. Вот ты, например, куда хочешь?

– Не знаю.

– Но хоть куда-нибудь ты хотел бы?

– В Антарктиду.

– Ну и ладно, – кивнула Зои, – в Антарктиду так в Антарктиду. Туда можно долететь из Южной Африки или Новой Зеландии. Я даже думаю, что это не так уж и дорого. В самом деле. Не дороже денег.

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда.

Он сел и почесал в затылке, чувствуя, как внезапно проникается этой идеей.

– Знаешь, а меня всегда тянуло в Новую Зеландию, – сказал он. – Сам не знаю почему.

– А мне хочется в Турцию, – призналась Зои. – Турция – это здорово! Давай туда?

– Меня пляжи как-то не прельщают.

В самом деле, что уж тут интересного – сидеть на солнце и чтобы все, кому не лень, пялились через плечо в твою книгу.

– Будешь почитывать себе в отеле, – сказала она. – А встречаться можно и за обедом. А потом – сиеста, любовь-морковь… А вечерами – театр.

– Я вижу, ты все уже продумала.

– Ну да. Правда, паспорт твой придется подновить.

– В самом деле?

– Срок годности истек.

– Серьезно? Когда?

– Два с половиной года назад.

Он замотал головой:

– А-а, ладно. Ну и хрен с этим со всем! Давай так и поступим.

Она рассмеялась, стиснула его в объятиях, и они занялись любовью так, будто уже были в отпуске.

Это было без малого год назад. И вот теперь Лютер, совершенно измочаленный, стоит на своей кухне в шесть часов утра и с мутной от бессонницы головой ставит на столешницу две чашки с мюсли: ночной перекус ему, завтрак ей.

– Я как раз собирался ее сегодня спросить, – говорит он, имея в виду свою начальницу, суперинтенданта уголовной полиции Теллер.

Большой и указательный пальцы Зои изображают говорящий рот: бла-бла-бла. Мы это, дескать, уже слышали. Лютер берет свою чашку с мюсли, поворачивается к жене спиной и, отправляя в рот хлопья, начинает мощно хрустеть ими.

– Понимаешь, в чем дело, – произносит он, не переставая жевать, – Йену здорово перепало. – Он наслаждается моментом тишины, немного стыдясь этого своего козыря.

– Да что ты! – вскидывается Зои. – Что-то серьезное?

– Да не очень. Я забрал его из «скорой», отвез домой.

– А что произошло?

– Его взяли где-то в ножницы, и неизвестно, кто именно. Но попинали как следует. Так что одним детективом у нас сейчас меньше.

– Что ж, ладно, – говорит она, успокаиваясь тем, что с Йеном все более-менее в порядке. – Но ведь это не значит, что ты с ней не переговоришь? При любом раскладе у нее будет еще несколько недель, чтобы подыскать тебе замену, – ты же знаешь. То, что Йен в больнице, это еще не повод.

– Да, – кивает он, – то есть нет. Не повод.

– Ну так ты ей скажешь?

– Скажу.

– Нет, я серьезно, – говорит она. – Скажи ей.

Она почти умоляет, но он чувствует, что дело тут не только в отпуске. Дело тут кое в чем ином. Иногда у Зои бывают вспышки того, что она называет внутренним озарением. Касаются они, как правило, его. Он вспомнил, как она плакала во сне пару ночей назад. «Меченый!» – выкрикнула она тогда. Хотел бы он знать, кого она в своем сне называла Меченым. И какие картинки вставали в ее сонном сознании.

– Хорошо-хорошо, – говорит он. – Я скажу ей. Обещаю.

– Иначе, Джон… – вырывается у нее. – Я ведь говорю серьезно.

– Иначе что?

– Ну не может так больше продолжаться, – говорит она. – Так просто нельзя.

Он знает, что она права.

Телефонный звонок раздается, когда он, еле волоча ноги, подходит к лестнице, чтобы подняться наверх, в душ. На дисплее значится имя – Роуз Теллер.

Он берет трубку, слушает. Говорит, что подъедет незамедлительно, сразу, как только сможет. Затем умывается, чистит зубы, надевает свежую сорочку. Целует жену.

– Скажу ей сегодня, – говорит он твердо. – Прямо сейчас и попрошу.

И отправляется на место преступления.

Припарковаться он вынужден в стороне, и на место идет пешком. Утро прохладное и сырое, и колени подтверждают это. Он думает о том, что все эти подныривания под ленту ограждения, резкие повороты и выламывание всевозможных дверей не проходят даром. Чуть ли не полжизни ушло на то, чтобы втискиваться в пространства, не предназначенные для твоих габаритов.

Солнце едва взошло, а люди в штатском и мундирах уже начали обход окрестных домов. В дверях, помаргивая, жмутся любопытные соседи, одетые в спортивные трико и пижамы. Некоторые приглашают полицейских войти в дом. Никто, само собой разумеется, ничего не видел и не слышал, но при этом все чувствуют избавление от чего-то непостижимо зловещего, интригующего своей мрачной глубиной. Чего-то, что благополучно их миновало, как рыщущая в поисках добычи акула.

Дом опоясан полосатой лентой. Два этажа с надстройкой, двойной викторианский фронтон. Одной стеной дом примыкает к соседнему жилью. Таких в округе миллион с хвостиком.

Лютер проталкивается сквозь скопище зевак и доморощенных блоггеров с айфонами (нам хлеба не надо, нам зрелищ давай), оттесняет настоящих, классического образца, журналистов и предъявляет бедж полисмену на входе. Тот жестом приглашает его войти, и Лютер подныривает под ленту.