Она склонила голову набок.

— Вы как будто гордитесь.

— Да, своими людьми. — По крайней мере эту историю он может рассказать. — Они спасли меня в гуще сражения. Лорд Эммерет одной рукой поднял нок, а другой вытащил пистолет и выстрелил… У меня были отличные люди.

— Как-то это не похоже на небольшую стычку.

— Такой она была в масштабах всей войны.

— А сражение, которое вам снится? — мягко спросила она. — Каким оно было в масштабах всей войны?

— Незначительным столкновением. — В его жизни оно было всем.

— А люди, о которых вы говорили, они погибли в сражении?

— Да.

— А вам они были дороги?

Следующие слова вырвались у него помимо воли:

— Должны были быть.

У нее между бровями залегла морщинка.

— Я не понимаю.

Ей и незачем, подумал он. Нельзя просить Уиннифред понять. Он покачал головой:

— Возможно, в другой раз, Уиннифред.

Он ждал, что она станет возражать, но она удивила его, шагнув ближе и приложив ладонь к его щеке.

— Мне очень жаль, Гидеон.

Он хотел отвести ее руку, но поймал себя на том, что вместо этого держится за нее. Уиннифред смотрела на него с такой добротой, с таким пониманием…

Каким сильным, невыносимо сильным было искушение утонуть в этих мягких янтарных глазах. Если б он не думал ни о чем, кроме этого, ни о чем, кроме ее красоты, то привлек бы ее ближе. Мог наклонить голову и накрыть ее теплый рот своим. На какое-то время он мог бы забыть обо всем, кроме нее.

Было бы проще, если б она возражала. Если б спорила.

Неимоверным усилием воли он отстранил ее руку от своего лица, мягко сжал и отпустил.

— Мне тоже жаль.

«Что же произошло в том сражении?»

«Что ты видел сегодня у моста?»

«Кого ты потерял?»

Вопросы один за другим проносились в голове Уиннифред, но она безжалостно отбрасывала их все. Она пришла в комнату к Гидеону, полная решимости узнать наконец, что же так мучает его, и узнала. Ему снится война и люди, которые сражались с ним рядом. Для одной ночи этого достаточно.

Время и труд, напомнила она себе.

И все равно она на секунду замешкалась, прежде чем повернуться и направиться к двери. От работы она никогда не увиливала, но вот ожидание всегда ей давалось нелегко.

— Уиннифред…

— Да?

Она обернулась и увидела, что Гидеон смотрит на нее твердым, немигающим взглядом.

— Спасибо, — мягко сказал он. — Вы тоже мне дороги.

Она тихо выдохнула, улыбнулась и вышла.

Сегодня она рискнула, проникнув в его комнату и в его тайну, но то, как запело ее сердце от этих нескольких простых слов, сказало ей, что риск того стоил.

На следующее утро Уиннифред вышла на ступеньки постоялого двора и обнаружила, что кареты и верховые готовы и ждут, а Гидеон сидит на маленькой каменной скамейке во дворе. Большая лохматая псина с хвостом-обрубком и висячими ушами каталась у его ног. Гидеон наклонился и почесал собаке живот.

— Вы не можете забрать его домой! — крикнула она, спускаясь к нему по ступенькам.

Он выпрямился и посмотрел на нее, прищурившись от солнца.

— Доброе утро, Уиннифред.

— Доброе утро. — Она села с ним рядом и потрепала собаку по голове, когда та встала и ткнулась носом ей в ноги. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Он криво улыбнулся:

— То же самое я хотел спросить у вас.

— Не так хорошо, как вчера утром. — Эйфория вернулась, но уже заметно уменьшилась. — Но без сомнения, лучше, чем будет сегодня днем.

— Мы будем часто останавливаться. Сколько пожелаете.

— Гм.

Между ними повисло короткое, молчание, пока Гидеон, дернув подбородком в сторону собаки, не сказал ни с того ни с сего:

— Как думаете, у него хвост не чешется?

Озадаченная Уиннифред посмотрела на него, потом на собаку.

— Он обрублен. Там особенно нечему доставлять беспокойство.

— Это-то я и имею в виду. — Он снова почесал пса, потом выпрямился. — У меня есть друг в Лондоне, Эндрю Сайкс. У него ампутирована рука. Он говорит, что болеть она больше не болит, но чешется так, что хоть на стенку лезь.

— Я и не представляла, что ампутация вызывает зуд, — отозвалась она, с готовностью поддерживая глупый разговор, чтобы Гидеон почувствовал себя лучше.

— Чешется та часть, которой нет, только чесать нечего.

— Та часть, которой нет? Как такое возможно?

— Понятия не имею.

— Какой ужас! — Она нахмурилась, глядя на собаку, и наклонилась, чтоб почесать ей хвост. — Я всегда чувствовала себя немного виноватой, зная, что из наших бычков делают волов. Теперь я чувствую себя ужасно. Хотя, учитывая физическое строение скота, думаю, они не смогли бы почесаться, даже если б им оставляли…

Он от души расхохотался.

— Будь я проклят, если вы не творите со мной чудеса, Уиннифред!

Никакой другой комплимент не мог бы доставить ей больше удовольствия. Она улыбнулась и решила, что ей наплевать, что ее замечание на самом деле вовсе не было шутливым.

— Всегда рада услужить.

Гидеон снова усмехнулся и потянулся за своей тростью.

— Как бы ни хотелось мне продолжить нашу во всех отношениях занимательную беседу, но нам пора ехать.

— Я схожу за Лилли. — Уиннифред вытерла руки о юбки своего лавандового платья и поднялась. Потом замешкалась и обернулась. — Гидеон… — Она заговорила прежде, чем успела себя остановить. — А что такое комеди лар… ларм…

— А… — Он поморщился и отвел глаза. — Comedie larmoyante. Это старая разновидность театральной постановки. Сентиментальная комедия.

— О! Ясно. — Она задумалась. — Это не так уж плохо. Однако в будущем вам лучше ограничивать свои оскорбления терминами, хорошо понятными тем, кому они предназначены.

Он, должно быть, услышал нотки веселья в ее голосе, потому что снова взглянул на нее и его губы дернулись.

— Зачем же?

— Дабы избежать риска нарваться на такое же отношение. — Она мило улыбнулась. — Мое знание физиологии домашнего скота довольно обширно. Вы же не хотите, чтоб вас назвали липпетом?

— А что такое липпет?

Слово, которое она только что придумала, но не собиралась признаваться в этом. Уиннифред загадочно улыбнулась, подмигнула и пошла прочь.

День в дороге прошел спокойно, как и последующие дни, но их путешествие в Лондон было длинным, и из-за постоянной борьбы с недомоганием Уиннифред с каждым днем уставала все больше. К утру последнего отрезка их пути она чувствовала себя так, словно путешествует уже полгода и болеет полжизни.

Усугубляло дело и то, что чем больше накапливалась усталость, тем труднее ей становилось не спать в дороге, а чем больше она спала, тем сильнее ее тошнило…

— Этому кошмару нет конца, — пробормотала она с закрытыми глазами.

Гидеон разбудил ее несколько минут назад, и после бесчисленных засыпаний у него на плече она уже даже не беспокоилась, что пускает на него слюни. Она слишком устала, чтобы это волновало ее.

Она слишком устала, чтобы в настоящий момент открыть глаза. Ей нужно, просто необходимо сделать это. С каждой секундой ожидания рос риск снова разболеться, но у нее просто не было сил. Сознание ее то погружалось в сон, то вновь выплывало из него, пока наконец она не уснула.

Ей приснилось, что она стоит в бальном зале, полном людей, только одета она не для бала. На ней брюки, что вполне разумно, так как она всегда надевает их, когда надо выполнить какую-то работу. А оттаскивать Клер от стола с закусками — та еще работенка. Другим гостям, похоже, не по нраву ее практичная одежда и ее коза. Они смеются, визжат и показывают на Уиннифред пальцами.

— Незачем кричать на меня.

— Что? — прозвучал голос Гидеона. — Уиннифред…

Она резко проснулась и могла бы повалиться вперед, если б Гидеон не схватил ее.

— Уиннифред! Что такое? Что случилось?

Его слова не доходили до нее. Ничто, в сущности, не доходило, за исключением осознания, что она уснула в одном мире, а проснулась в другом.