— Уиннифред, остановитесь. Вы хотите сказать, что заложили этот кулон?

Она сглотнула сухой ком в горле.

— Да.

— И вы просите прощения, потому что?..

— Потому что украла его.

Это же так очевидно, подумала она.

— Вы не крали. У вас было мое разрешение продавать из этого дома все, что пожелаете. Вы просто не знали об этом. — Он послал ей обезоруживающую улыбку, которая немножко успокоила. — Я в общем-то тоже, но сейчас это не имеет никакого значения…

— Конечно же, имеет. Я не имела права брать чужую вещь.

Он задумчиво оглядел Уиннифред.

— Вы очень совестливая?

— Это влияние Лилли, — проворчала она.

— Нет. Не все, во всяком случае. Вот что: какие из ваших новых вещей вам особенно нравятся?

— Какие… ах да, конечно. — Она откажется от чего-то своего в качестве платы за украшение. Правда, это он купил все, что у нее есть, но в этом случае мысль не в счет. Надеясь, что мысли будет достаточно, она скосила глаза на коробку с парой новых полуботинок. — Полагаю…

— Ботинки я не возьму, — слегка нетерпеливо прервал он ее. — Отдайте мне ленты. Мне показалось, они привели вас в восторг.

— Ленты для Лилли.

— Зачем вы купили ленты для Лилли?

— Затем, что они ей понравятся, — ответила она, снова подумав, что это вполне очевидно. — Зачем же еще?

— Не важно. Скажите, мы купили сегодня что-нибудь, что не было бы строго практичным или подарком для кого-то другого?

Она окинула взглядом коробки.

— Ночная рубашка. Мне не нужны две. Да они вообще не нужны мне теперь, когда у меня своя комната.

Он не ответил. Он смотрел на нее, и хотя она не представляла, как его черные глаза могут стать еще чернее, но они заметно потемнели. Веки его опустились, взгляд заскользил ниже… ниже…

Этот тлеющий взгляд взволновал, смутил и привел ее в замешательство. Она остро ощутила свое тело, словно Гидеону удалось раздеть ее глазами, и как бы ни было приятно знать, что он находит ее образ без одежды интригующим, сама мысль о том, чтобы обнажиться перед Гидеоном, очень сильно смущала.

Более того, она понятия не имела, видит ли он именно ее или просто женское тело. Лилли говорила, что большинство джентльменов в душе распутники. А она так мало знает о джентльменах, чтобы понять, правда ли это.

Она хотела спросить у него, придется ли стоять тихо и молча перед любым лондонским джентльменом, которому взбредет в голову представить ее без ночной рубашки, но испугалась того, что может услышать в ответ.

— Гидеон… — напомнила она.

Его голова резко дернулась вверх.

— Оставьте рубашку, — натянуто проговорил он. — Шляпка. Я заберу шляпку.

Она вручила ему одну из коробок, которую несла.

— Но мне она даже не нравится.

— А я до сегодняшнего дня в глаза не видел кулона. Так что мы в расчете.

— Но…

— Мы в расчете, Уиннифред.

Последние дни перед поездкой в Лондон прошли в кутерьме уроков и последних приготовлений. Для Уиннифред время летело слишком быстро. Хоть ее уверенность и получила значительную поддержку от званого обеда у Ховардов, еще так многому предстояло научиться. И оставалось еще так много того, что ей хотелось сделать, в том числе провести больше времени с Гидеоном. Но, как ни старалась, она не смогла отыскать еще одну возможность увидеться с ним наедине. Он присутствовал на каждом завтраке, но потом буквально «испарялся».

Она брала что могла из всех коротких минут в его обществе. Ни о какой беседе на интересные для них обоих темы не могло быть и речи, поскольку разговор велся исключительно о Лондоне. Она находила удовольствие в том, что просто смотрела на него, пока он ел, смеялся и разговаривал с Лилли.

И каждый раз она обнаруживала какую-нибудь черточку в нем, которой раньше не замечала. Под подбородком у него имелся маленький шрам в форме полумесяца. Глаза его в утреннем свете были светлее, чем при свете свечей или в ярком полуденном солнце. С левой стороны была прядь волос, которая так и норовила завиться на конце. Он имел привычку постоянно сжимать и разжимать руку, когда сидел. Уиннифред гадала, не пытается ли он таким образом расслабить мышцы, постоянно сжимающие трость.

Ей многое было в нем интересно: она хотела узнать о тех днях, когда он был морским капитаном, о том ночном кошмаре, от которого она его разбудила, и, самое главное, увлечен ли он ею хотя бы вполовину так, как увлечена им она.

Учитывая его склонность уединяться, легко было поверить, несмотря на поцелуй, что ее интерес безответен. Но, наблюдая за ним, Уиннифред замечала, что время от времени Гидеон украдкой посматривает на нее, пока Лилли говорит. И отметила, что делает он это с заметной регулярностью. Случалось, Уиннифред переставала делать вид, что занята едой, и позволяла их глазам встретиться через стол.

Каждый раз он смотрел на нее немножко по-другому. Иногда посылал дружескую улыбку, которая согревала сердце. Иногда она ловила его на том, что он наблюдает за ней из-под полуопущенных век, и каждый нерв в ее теле пробуждался к жизни. А порой по его лицу пробегала какая-то мрачная тень. Быть может, это что-то вроде тоски или печали, но тень исчезала так быстро, что никак нельзя было сказать наверняка.

Следует признать, его частые взгляды в сторону Уиннифред могли быть результатом недоуменных мыслей, почему, черт возьми, она так глазеет на него, но ей нравилось думать, что это что-то другое. И хотя глаза их встречались не больше чем на секунду-другую, на эти мимолетные мгновения она почти могла поверить, что они в комнате одни.

Почти. Трудно было долго игнорировать присутствие Лилли.

— Я составила список того, что мы должны сделать в течение нашего визита, — говорила она за обеденным столом. — Пункты идут не в порядке важности, однако я распределила их в соответствии с местонахождением и другими величинами.

Уиннифред опустила глаза в тарелку, чтобы спрятать улыбку. Это был их последний день в Шотландии, и она уже начинала думать, что, пожалуй, это не так уж и плохо. В конце концов, как только они окажутся в Лондоне, Лилли придется говорить о чем-то другом, а не о поездке в Лондон. И это будет воистину благословенная перемена.

— Первое, что я хотела бы попробовать, — это мороженое. — Лилли наколола на вилку кусочек омлета. — Ну, не самое первое, а как только смогу, разумеется.

— Вы уже упоминали об этом своем желании, — заметил Гидеон, поднимая глаза от тарелки. — Как же случилось, что вы не смогли доставить себе такое удовольствие, когда были в Лондоне?

— Мой визит из-за маминой болезни был весьма коротким.

— Визит? — Лоб Гидеона прорезала морщинка. — Я думал, вы бывали там ребенком, а потом снова приехали в качестве дебютантки.

— Нет. В сущности, я была еще почти ребенком во время своего дебюта. Мне только-только исполнилось семнадцать.

— Семнадцать? Вам было семнадцать, когда вы были в Лондоне? И тогда же вы познакомились с моим братом?

— Я… — Лилли взяла гренок. — Да.

— Стало быть, моему брату тогда было что-то около двадцати. А я-то полагал, что вы с ним знали друг друга в гораздо более раннем возрасте.

— Да… ну… Фредди, передай, пожалуйста…

Уиннифред передала масло, пока подруга окончательно не искрошила свой гренок.

Гидеон задумчиво постучал вилкой по столу.

— Скажите мне, Лилли… погодите. — Морщина у него на лбу стала еще отчетливее. — Лилли, — повторил он. — Лилли… Роуз.

Стук вилки прекратился. Глаза Гидеона расширились до размеров блюдец, рот открылся. Уиннифред подумала, что он сейчас ужасно похож на человека, получившего чувствительный удар, и по какой-то необъяснимой причине ей это понравилось.

— Силы небесные, вы Роуз.

Лилли оцепенела, нож для масла замер в ее руке.

— Я ведь прав, да? — настаивал Гидеон, подавшись вперед.

Продолжающееся молчание Лилли было красноречивее любых слов.