Глава 28
Смерть Слуцкого
17 февраля 1938 года на своем, как тогда говорили, боевом посту в здании Наркомата внутренних дел на площади Дзержинского скончался начальник Иностранного отдела ГУГБ НКВД, комиссар государственной безопасности 2-го ранга А. А. Слуцкий. Согласно официальной версии, вызванный для доклада к первому заместителю Ежова М. П. Фриновскому, он внезапно почувствовал себя плохо, потерял сознание, и прибывший вскоре врач вынужден был констатировать смерть.
В Иностранном отделе (или, сокращенно, ИНО) Слуцкий работал с 1930 года сначала помощником, затем заместителем начальника отдела, а после того, как в 1935 г. его предшественника А. Х. Артузова перевели в военную разведку, он был назначен на освободившуюся должность.
К лету 1937 года Слуцкий остался единственным начальником отдела Главного управления государственной безопасности, которому удалось сохранить свой пост после смещения Ягоды и прихода в НКВД Ежова. Сам Ежов в делах внешней разведки разбирался не очень хорошо, и, конечно, наличие под рукой такого опытного работника, как Слуцкий, существенно облегчало ему жизнь.
С политической и с профессиональной точки зрения Слуцкий Ежова, судя по всему, вполне устраивал, не имел к нему претензий и Сталин, поэтому, когда в показаниях арестованных чекистов фамилия Слуцкого как участника «заговора Ягоды» время от времени всплывала, Ежов приказывал такие показания не документировать.
Внешне, по своему поведению на собраниях и других официальных мероприятиях, Слуцкий мало чем отличался от остальных соратников Ежова. Так же, как и другие, призывал он коллег отдать все силы борьбе с врагами народа, заверял Сталина и Ежова в своей безграничной преданности, занимался, когда было нужно, самокритикой и т. д. Вот, например, фрагмент его выступления на совещании руководящего состава НКВД 19 марта 1937 г.:
«Ошибки у Иностранного отдела имеются, их много, надо о них сказать, как бы больно нам об этом говорить ни было, ибо это делается не в целях самобичевания, не для того, чтобы лишний раз растеребить раны, а это делается для того, чтобы эти ошибки не повторялись.
Иностранный отдел, как и другие отделы, на протяжении многих лет, главным образом последних лет, допускал ту же самую ошибку, грубую политическую, партийную ошибку, которая была допущена другими отделами, которые были призваны бороться с врагами партии. Мы на протяжении многих лет дезориентировали нашу периферию [т. е. зарубежные резидентуры], мы в борьбе с врагом проявили в достаточной степени политическую близорукость, которая… выразилась в том, что мы ориентировали наш удар не по основному врагу.
Я считаю, что упреки всех товарищей, главным образом Николая Ивановича, по нашему адресу, что у нас на протяжении последних лет за кордоном совершенно не было агентуры, которая могла бы вскрывать нам деятельность главных врагов нашей партии — троцкистов, эти упреки нужно целиком принять на себя. Слабые попытки, которые мы делали в этом направлении, не могут быть оправданием, потому что делалось это не в силу того, что этот враг на протяжении этих лет признавался основным, а это делалось самотеком, потому что троцкисты являлись одним из объектов закордонной эмиграции, и ими как таким объектом самотеком занимались. Серьезной агентурной работы в стане злейших наших врагов на протяжении многих лет в результате нашей политической слепоты, в результате того, что мы наш боевой аппарат на периферии политически дезориентировали, — такой серьезной агентурной работы в этом стане наших врагов мы не имели» {346}.
В заключение своего выступления на совещании Слуцкий заявил:
«Наш чекистский партийный организм в массе здоровый. Мы, чекисты, готовы и способны драться с врагом до последней капли крови. Не может быть, чтобы наша чекистская организация стоящую перед ней задачу борьбы с врагами партии не выполнила с честью. Мы должны заявить Николаю Ивановичу, что вексель, который он выдал ЦК от нашего имени, мы в ближайшее время, сомкнувшись в ряды, выполним с честью»{347}.
Однако если в устах кого-то другого эти слова могли быть вполне искренними, то для Слуцкого, судя по тому, что о нем известно, они являлись скорее ширмой, призванной скрыть его подлинные взгляды, далеко не всегда и во всем совпадающие с официальными. Конечно, скрывать свое отношение к окружающей действительности приходилось в то время многим, однако мало кому удавалось делать это с таким мастерством, как Слуцкому. Вот что писал об этой его особенности бывший резидент НКВД в Испании А. М. Орлов:
«По своей природе мягкий и трусоватый, Слуцкий был в то же время неплохим психологом, умел ладить с людьми. Наделенный богатым воображением, он был талантливым притворщиком и, как хороший артист, мог сыграть любую роль. Его глаза, излучающие тепло и дружелюбие, создавали ощущение такой неподдельной искренности и чистосердечности, что даже те, кто хорошо знали Слуцкого, нередко попадались на эту удочку»{348}.
18 февраля 1938 года в «Правде» за подписью «Товарищи по работе» был опубликован некролог Слуцкого.
«Его имя, — говорилось в некрологе, — знают чекисты во всех концах нашей необъятной родины. Враги боялись этого имени… До последней минуты он беспощадно боролся со злейшими врагами нашей родины. Образ Абрама Слуцкого, верного сталинца, навсегда останется в памяти товарищей, знавших его. Прощай, верный друг и товарищ! Дело, которому ты отдал всю свою жизнь, находится в верных руках».
Вечером 18 февраля в Центральном клубе НКВД прошла церемония прощания. Затем гроб с телом Слуцкого был перевезен в крематорий, где состоялся траурный митинг, на котором с прочувственной речью выступил М. П. Фриновский.
На первый взгляд, внезапная смерть Слуцкого выглядела вполне правдоподобно. Он долго и тяжело болел, и было известно, что сердечные приступы случались у него и раньше. Однако в Москве 1937–1938 годов скоропостижная смерть партийного или государственного чиновника такого ранга всегда вызывала определенные подозрения, и поэтому на церемонии прощания многие коллеги Слуцкого пристально вглядывались в лицо своего умершего товарища, пытаясь отыскать в нем ответ на мучавший их вопрос: что же все-таки случилось на самом деле? И, как утверждал позднее А. М. Орлов, чекисты, знакомые с основами судебной медицины, якобы сумели разглядеть на лице Слуцкого пятна, характерные для отравления синильной кислотой{349}.
Что в действительности могли увидеть чекисты, непонятно — внешние признаки отравления синильной кислотой или другими цианистыми соединениями те же, что и при любой смерти от удушья. Однако сама по себе догадка насчет насильственной смерти оказалась верной.
Первым звеном в цепи событий, приведших в конечном итоге к смерти Слуцкого, стало появление в Иностранном отделе некоего А. И. Баранова — одного из тех посланцев партии, которые в течение всего 1937 года в соответствии с решением ЦК ВКП(б) направлялись в НКВД для усиления там партийного влияния и восполнения убыли в личном составе. В начале февраля 1937 г. Баранов был зачислен в штаты Главного управления государственной безопасности и прикомандирован к Контрразведывательному отделу. Позднее он был переведен в Иностранный отдел, где и остался после окончания стажировки. В марте 1937 года его избрали заместителем секретаря партийной организации отдела, а в конце апреля, получив звание старшего лейтенанта госбезопасности, он был назначен помощником начальника одного из отделений.
То, что приход в отдел Баранова не сулит им ничего хорошего, работники ИНО поняли довольно скоро. Пообвыкнув и осмотревшись, Баранов зорким глазом новичка подметил много разного рода упущений и недостатков, главным образом политического свойства, и как принципиальный коммунист не стал о своих открытиях молчать, а, дождавшись очередного партийного собрания, заявил о них во всеуслышание. В отделе, сообщил он своим коллегам, отсутствует критика, процветает семейственность, все разговоры о бдительности так разговорами и заканчиваются, нет той большевистской принципиальности, которая сейчас необходима, и т. д.
