Приближалась зима, пора было готовиться к вступительным экзаменам в среднюю школу. Просмотрев рекламу в журналах, я заказал в Токио различные справочные материалы. Но справочники так и остались лежать нетронутыми в моем книжном шкафу. Средняя школа, в которую я собрался сдавать экзамены, находилась в главном городе префектуры, а там всегда желающих поступить было в два-три раза больше, чем мест. Иногда меня охватывал страх перед неминуемым провалом. Тогда я начинал усердно заниматься. Недели занятий хватало, чтобы снова почувствовать уверенность в успехе. Занимаясь, часто засиживался до полуночи, а вставал около четырех утра. В такие дни рядом со мной всегда находилась служанка по имени Тами, она разводила огонь и подавала чай. Как бы поздно ни ложился, утром в четыре она неизменно приходила будить меня. Я корпел над математикой, решая задачки о мышке, родившей мышат, а рядом тихонечко сидела и что-то читала Тами. А потом вместо Тами ко мне приставили старую толстую служанку, когда я узнал, что так распорядилась мать, кажется, даже в лице изменился, догадавшись, почему она так сделала.

Следующей весной, когда еще лежал снег, отец заболел, стал харкать кровью и вскоре умер в больнице. Местная газета специальным выпуском сообщила о его смерти. Меня потрясла не сама смерть отца, а то, что это стало сенсацией. В газете среди имен наследников упоминалось и мое имя. Гроб с телом отца на санях был привезен в родной город. Вместе с горожанами я вышел навстречу и дошел почти до соседней деревни. И вот из сумрака леса показалась похоронная процессия, увидев поблескивающие в лунном свете сани, я подумал: «Красиво».

На следующий день все домашние собрались в молельной комнате, где был установлен гроб. Когда сняли крышку, все в голос зарыдали. Казалось, что отец спит. Его нос заострился и стал совсем бледным. Вокруг меня все рыдали, и я тоже заплакал.

Весь следующий месяц в нашем доме ужас что творилось. Среди всей этой суматохи я совсем забросил занятия. На выпускном экзамене сдал ответный лист, где практически все написал наобум. Но в результате по успеваемости я оказался в классе третьим, совершенно ясно, только благодаря особому отношению классного наставника к нашей семье. Тогда я понял, что у меня плохая память: не готовясь, я ничего не смог написать на экзамене. Такое случилось со мной впервые.

Хотя и не с блестящими результатами, но все-таки той весной мне удалось поступить в среднюю школу. Надев новые хакама, черные носки, ботинки на шнуровке, щегольски набросив шерстяную накидку, которая до этого служила мне пледом, я уехал учиться в небольшой приморский город. Там поселился у дальних родственников, которые владели магазинчиком тканей. Этот магазинчик со старой порванной занавеской на дверях надолго стал мне домом.

Я очень радовался поступлению и в первое время, даже направляясь в общественную баню, надевал школьную фуражку и аккуратно застегивал воротничок. Улыбаясь, слегка кивал своему отражению, мелькавшему в уличных окнах.

Учиться же оказалось совсем неинтересно. Здание школы находилось на окраине города, оно было выкрашено белой краской, парк за школой тянулся до пролива, в классы врывался шум волн, слышалось поскрипывание качающихся сосен, коридоры в школе были широкие, потолки аудиторий — высокие, — все это мне очень нравилось, но вот от учителей мне пришлось немало натерпеться.

С первого дня меня стал изводить учитель физкультуры. Он заявил, что я нахал. Особенно задевало, что это был именно тот преподаватель, который при поступлении принимал у меня устный экзамен, тогда он посочувствовал мне, сказав, что, наверное, из-за смерти отца, я не смог как следует подготовиться, и я смущенно склонил перед ним голову. Потом мне стало доставаться и от других учителей. Меня постоянно наказывали: то я ухмылялся, то зевал — причины находились самые разные. Говорили даже, что в учительской обсуждают, как неприлично я зеваю во время занятий. Мне же казалось странным, что учителя могут говорить о таких глупостях.

Однажды ученик, приехавший из одного со мной города, отозвал меня за песочную кучу на школьном дворе: «Твое поведение выглядит действительно слишком дерзким, — сказал он, — тебя то и дело наказывают, если и дальше так пойдет, ты провалишься на экзаменах». Я был потрясен. Возвращаясь в тот день после занятий домой, почти бежал по прибрежной дорожке. Я с трудом переводил дыхание, ботинки совсем промокли от накатывающихся волн. Рукавом вытер пот с лица, — прямо перед моими глазами медленно проплывал удивительно большой серый парус.

Я чувствовал себя лепестком, готовым вот-вот оторваться. Дрожал от дуновения легкого ветерка. Малейшее людское презрение вызывало во мне желание поскорее умереть. Мне казалось, что я обязательно стану значительным человеком, и эта моя принадлежность к избранным заставляла заботиться о своем добром имени, даже взрослым я не мог простить пренебрежения к себе, а провал на экзаменах стал бы для меня равносилен смерти. Теперь в школе на занятиях я всегда был настороже, представляя, что в аудитории притаились сотни невидимых врагов. Утром, перед тем как пойти в школу, раскладывал на столе карты, гадая, каким будет день. Черви означали удачу, бубны — везение, трефы предвещали неудачи, а пики — большую беду. В то время мне каждый день выпадали пики.

Неожиданно быстро наступило время экзаменов, но я все-таки успел буквально наизусть выучить каждый знак, каждую букву в учебниках по всем предметам, будь то естествознание, география или мораль. Это, наверное, шло от моей повышенной требовательности, «все или ничего», но такой способ подготовки оказался не особенно эффективным. Знания не были глубокими, результаты оказались нестабильными: иногда мне удавалось давать абсолютно правильные ответы, а иногда изменение одной цифры или буквы в вопросе полностью сбивало меня, и я без всякого смысла марал ответный лист.

Все же по успеваемости за первый семестр я смог оказаться в нашем классе третьим. Даже оценка по поведению была отличной. А ведь я боялся провала. Держа в одной руке табель, в другой — ботинки, я босиком бежал до самого побережья. Радость переполняла меня.

Семестр закончился, на свои первые школьные каникулы я поехал домой. Мне не терпелось как можно скорее и красочнее рассказать младшему брату и всем домашним о своей новой школьной жизни; плетеную дорожную корзину я до отказа набил приобретенными за эти три-четыре месяца вещами, положив даже подушку, на которой обычно сидел.

И вот, покачиваясь, экипаж выехал из леса у соседней с нашей деревни, впереди зеленели раскинувшиеся на несколько ри рисовые поля. Там, где заканчивались квадратики полей, виднелась красная крыша родного дома. Мне показалось, что я не был здесь уже лет десять.

Никогда еще я не чувствовал себя в столь приподнятом настроении, как в тот месяц каникул. С восторгом рассказывал брату и домашним о школе. В своих рассказах, как мог, приукрасил и маленький городок, в котором теперь жил.

Я бегал по полям и долинам рек, делал зарисовки и ловил насекомых. На каникулы преподаватели дали нам задание нарисовать пять акварельных картинок и собрать десять видов необычных насекомых. С сачком за спиной я проводил целые дни на летних лугах, гоняясь за бабочками и кузнечиками, младшего брата я заставлял носить за собой специальную сумку, в которой был пинцет и склянка с ядом. Ночью мы разжигали яркий костер в саду, сеткой или метелкой сбивали слетающихся на свет костра насекомых. Младший из моих старших братьев поступил в школу искусств на отделение скульптуры и теперь каждый день во дворе под большим каштаном возился с глиной. Он лепил бюст сестры, той, что недавно окончила женскую школу. Я тоже пристраивался поблизости и делал ее портретные зарисовки. Потом, сравнивая завершенные работы, мы с братом яростно критиковали друг друга. Сестра позировала нам обоим, но обычно в нашем споре принимала мою сторону. Брат еще в детстве поднимал на смех «мои таланты», говоря: «Ну, ты и гений». Он насмехался и над моими писаниями, называя их «школьными сочинениями, не более». Тогда я тоже с явным презрением относился к его художественному дару.