И неудивительно, что горожане Рима были счастливее, испытывали на себе лучшее отношение, чем другие народы империи: но то же самое в некоторой степени происходило и с жителями других городов, потому что в города стекалось богатство, которое легко передавалось от одних владельцев к другим, менее состоятельным, вплоть до ничего не имевших. Древнее общество, каковы бы ни были мнения на этот счет, поддерживалось настоящей человеческой солидарностью: то была солидарность клана, избирательная несомненно, но реальная, идеал которой восходил к тем временам, когда каждый город, заключенный в тесных границах, должен был сплоченно защищаться против постоянных нападений. С очень давних пор римляне поставили алтарь богине Конкордии, которая была символом гражданского согласия. Поэтому было бы несправедливо считать щедрость унизительной коррупцией, как и великодушие принцепсов по отношению к черни.

По этим причинам жизнь в городе была приятнее, чем в другом месте; Рим, самый богатый из городов, был местом, где совершенно естественно самой большой оказывалась и сладость жизни. Великие мира сего располагали иногда невероятным богатством (хотя оно кажется довольно мелким по сравнению с тем расточительством, которое последовало позже, в другие века), но и народ получал больше, чем просто крохи, не изнуряя себя работой. Статуи с Востока, драгоценный мрамор, произведения искусства украшали портики и термы. Римские таверны прекрасно снабжались продовольствием, в лавочках продавались любые виды товара. Многочисленные римские фонтаны били чистой водой. В этой толпе, избалованной своими властителями, находились, без сомнения, и рабы, судьба которых, конечно, не была завидной, но многие из них становились вольноотпущенниками; но даже если они оставались рабами, они тоже получали свою долю от наслаждений города по своей мерке — именно о них сожалел в сабинском поместье управляющий Горация. Рабам не воспрещалось продвижение к высоким должностям; при Клавдии, Нероне, Домициане таких становилось все больше. В конце концов в столице образовалась огромная масса вольноотпущенников; они играли важную роль. Ювенал жаловался на то, что «Оронт[460] ныне течет в Тибр», что толпы выходцев с Востока завоевывали Рим. Они прибывали как рабы или мелкие торговцы, но вскоре у них уже имелись собственные клиенты. В этом заключается, прежде всего, доказательство того, что в гостеприимном Риме вчерашние побежденные могли найти свое место.

Если и справедливо, что, вопреки всем ностальгическим и идиллическим представлениям, римская цивилизация в наших глазах предстает прежде всего как городское явление, не следует удивляться тому, что во времена империи города на Западе, как и на Востоке, процветали. В представлении римлян основной реальностью политической жизни является город, а империя (imperium) с юридической точки зрения является федерацией городов. Эта концепция объясняется завоевательной политикой и сохранялась вплоть до конца римской империи.

Когда Рим начал свои первые войны против соседей в Лациуме, он столкнулся с такими же городами-государствами. Целью этих войн было не завоевание и разрушение, а превращение потенциальных врагов в друзей и союзников или же ликвидация возможной опасности. Изредка бывали исключения, но их всегда можно объяснить. Так, завоевание Альбы сопровождалось ее разрушением; население было перевезено в Рим, дома уничтожены. Дело в том, что Рим не мог допустить, чтобы сохранилась старая метрополия, центр латинской конфедерации; желая стать ею сам, он должен был уподобиться ей. По этой причине Альба прекратила существование, или, скорее, этот город материально и духовно был встроен в Рим, который занял его место, взял на себя его религиозные функции и поклонение его культам. Намного позже, в середине II века до н. э., сенат поручил Сципиону Эмилиану разрушить Карфаген, стереть его с лица земли и засыпать солью[461]. Римляне не могли забыть, что целью Второй Пунической войны являлось уничтожение Рима, «римского имени», и поскольку сенат был уверен в том, что Карфаген готовится взять реванш, то единственное решение состояло в уничтожении соперника, ослепленного ненавистью. Судьба, очевидно, была против существования обоих городов одновременно.

Если не принимать во внимание эти два примера, то все по обыкновению регулировалось договором в форме, которая обычно клала конец враждебности. Это был foedus[462], о котором мы сказали, что он был юридической основой отношений между Римом и подчиненными городами. Каким бы ни было его содержание, он имел один результат — гарантировать сохранение завоеванного города, и Рим считал одной из своих первостепенных обязанностей в случае опасности оказывать помощь присоединенным или подчиненным поселениям. Вряд ли завоеванные полисы были обращены в состояние рабства или стали управляться римскими чиновниками. Чаще всего (если упомянуть особо еще несколько абсолютно исключительных случаев, таких как префектура в Капуе) завоеванный город продолжал пользоваться большой самостоятельностью, он избирал своих должностных лиц, которые сохраняли свое традиционное название (например, meddix — у осков, в Галлии — vergobrets, в особенности в Сенте), обеспечивали правосудие, поддерживали общественный порядок, управляли местными финансами, как и раньше, Рим осуществлял лишь нечто вроде опеки, и его влияние ощущалось только в определенных случаях, когда следовало принять меры, связанные с интересами федерации, такие как реквизиция сырья для армии или флота, продовольствия для столицы, сбор вспомогательных военных контингентов, запрещение религиозной практики, признанной противостоящей общественному порядку. Таким образом, союзнические города должны были в 189 году до н. э. ликвидировать на своей территории любое объединение последователей Вакха, а позже императоры запретили человеческие жертвоприношения в Галлии и Африке, где местные традиции продолжали их сохранять. Римские власти, то есть наместник и его служащие, оставляли за собой право внутри каждой провинции регулировать отношения городов друг с другом, в судебном порядке разрешать споры, выслушивать жалобы, направленные против местных должностных лиц и главным образом гарантировать коммерческие или юридические привилегии римских граждан. Армия почти никогда не вмешивалась, даже если в провинции и дислоцировалась римская армия. Во времена империи только в императорских провинциях (за исключением Африки, хотя эта провинция и управлялась сенатором, она имела легион) стояли гарнизоны. Эти провинции либо соседствовали с границами, либо были недостаточно спокойными. В остальных местах царил полный мир, и наместники наблюдали за жизнью провинции, опираясь исключительно на престиж Рима.

Ощущали ли жители империи, что они являются римлянами? Считали ли они себя подданными, чья свобода была ограничена, и чувствовали ли они, что их насильно удерживают в рабстве? Невозможно дать на этот вопрос простой и ясный ответ относительно всех эпох и всех социальных классов. Богатый горожанин в Милете или Сенте чувствовал себя, разумеется, ближе к римскому сенатору, чем к греческому крестьянину или итальянскому земледельцу. Но несомненно и то, что Рим столкнулся с небольшим количеством национальных восстаний. Как только жители провинций достигали (этот процесс разворачивался все более и более вширь) юридических привилегий римских граждан, они действительно начинали себя чувствовать «римлянами» скорее, чем галлами или нумидийцами. Рамки нации, которые нам представляются столь фундаментальными, тогда едва существовали, чаще всего это было понятием неясным и не употреблялось на деле.

Когда римляне наконец завоевали Грецию, первое, о чем они позаботились, — освобождение полисов. Современные историки обвиняют этих «освободителей» в лицемерии и подчеркивают, что так называемая свобода была фактически рабством, потому что Рим оставался верховным и высшим арбитром. Между тем надо признать, что римское завоевание действительно восстановило если и неполноценную свободу полисов, то, по крайней мере, их автономию. Римский режим никак не походил на то, что было установлено эллинистическими правителями, преемниками Александра[463]. В то время как македонские цари просто присоединяли старинные полисы — города и их территории — к своим царствам, римляне ограничивались тем, что объединяли их в империи. Афины, Спарта и множество других полисов восстановили свои законы.