– Чему же их учат первые пять лет?

– Русский, литература, математика, физика, химия, биология, история, музыка… Всего и не помню уже. Мои дети давно отучились, а сам я чересчур стар.

– Литература? Музыка? – повторил Глеб названия резанувших слух предметов. – Зачем?

– Человек должен быть всестороннее развит. Только так он может раскрыть свой потенциал. Не все сидят за станками или рулем. Наиболее одаренные продолжают обучение. Чтобы стать лучше. И принести больше пользы Отечеству.

– Как Палачи?

– Именно. Следующий уровень в развитии.

– Но… Я не изучал музыку. Никто из штурмовиков не изучал.

– Что? – Симагин обвел нарочито серьезным взглядом гвардейцев. – И у вас, парни, не было музыки в программе обучения?

– Никак нет! – гаркнули те одновременно.

– Черт подери, – «опечалился» Комиссар. – Какая досада.

Магистраль тем временем перешла в гигантскую многоуровневую развязку, и транспортный поток, как вода по ветвистому устью реки, разошелся, «впадая» в городскую черту Гипербазиса.

– Что это? – обернулся Глеб, провожая взглядом напоминающий длиннющую пулю механизм, пронесшийся по водруженным на столбы металлическим балкам.

– Монорельс, – ответил Симагин. – Общественный транспорт. Ты что, вообще в городах не бывал?

– Нет, – помотал головой Глеб, продолжая наблюдать за разворачивающейся по ту сторону стекла удивительной картиной.

– Что ж, тебя ждет много впечатлений.

Комиссар не обманул. Глеб, страшно раздражая сидящих по сторонам гвардейцев, едва успевал крутиться, чтобы не пропустить ничего интересного. А интересное было на каждом шагу.

Плотная типовая застройка окраин с полным отсутствием растительности и толпами безликих из-за респираторов, озабоченно спешащих по своим делам гражданских, что сыпались, как горох, из дверей безостановочно курсирующих шумных поездов, по мере продвижения к центру все более преображалась, становясь просторнее, обретая помимо сугубо функциональных черт элементы декора и озеленения.

Центральные улицы Гипербазиса, несмотря на выверенный план, отличались одна от другой так разительно, что даже впервые оказавшийся в столице человек никогда бы не спутал их. Здания на каждой были выдержаны в едином стиле. И если смотреть вдаль, то делалось даже скучновато. Но стоило только выглянуть за поворот, как человек словно оказывался в другом городе. Облицованные красным кирпичом фасады с фигурной кладкой сменялись технологичными сооружениями из царства стекла и бетона, а те уступали место белокаменным зданиям с высокими, украшенными лепниной эркерами. И такие метаморфозы – от улицы к улице. Ровная, как струны, сетка из фрагментов разных миров.

Симагин нехотя объяснил, что разнообразие в архитектуре продиктовано заботой о горожанах. Якобы однообразное окружение плохо влияет на производительность труда, поскольку утомляет светлые умы, проживающие в «зеленой зоне». На вопрос, как же производительность жителей окраин и промышленных зон, Комиссар лишь усмехнулся.

Центральные улицы отличались от окраинных не только архитектурой, зеленью и шириной. Здесь, на высоте четырех метров, по монорельсам летели бесшумные составы, а не грохочущие угловатые поезда, занимающие центр проезжей части. Автомобильное движение шло лишь по восьми полосам, не создавая пробок и сизого смога, а основная площадь была отведена под тротуары с тенистыми аллеями, скамейками и столиками возле открытых кафе. Да и люди тут были другие. Нет, они не носили многозвездных погон и расшитых золотом шевронов, не звенели орденами. Те же гражданские. Без знаков различия и военной формы. Но их было так же тяжело представить в серой спешащей массе жителей окраин, как столик с белоснежной скатертью и фужером вина посреди гудящей, затянутой смогом улицы.

Глеб хотел было обратиться с очередным вопросом к Комиссару, но автомобиль вдруг остановился возле большого красивого здания с колоннами, на фронтоне которого раскинул крылья двуглавый орел, сжимающий в когтях меч.

– Шлем, забрало, – напомнил Симагин.

Двери автомобиля распахнулись, и кованая подошва армейского ботинка ступила на мраморные плиты.

Глеб стоял в коридоре, окруженный четырьмя гвардейцами, и наблюдал, как Комиссар, разводя руками, словно оправдываясь, что-то объясняет сухонькому лысоватому старичку в синем халате поверх делового костюма. Старик слушал его, почти не перебивая, лишь изредка открывал рот, чем стимулировал особиста к новым словоизлияниям и виноватым па. Наконец старичку это надоело, и он, остановив коротким жестом поток оправданий, направился к Глебу.

– Ничего серьезного, я же говорю, – нервно ощерился Комиссар.

– Варвары, – сухо констатировал старик, разглядывая лицо подконвойного со следами гвардейских кулаков, нахмурился и, вооружившись очками, поднялся на цыпочки, отчего стал Глебу почти по плечо. – Хм. Удивительно, – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Всего шесть часов, и такой прогресс… Вы уверены? – покосился старик на особиста.

– Абсолютно. Память у меня хорошая.

– У меня тоже. Можете быть свободны.

– Всегда рад оказать содействие. – Симагин едва заметно поморщился и, кивнув гвардейцам, отправился вместе с ними к выходу.

– А он вас не слишком-то жалует, – поделился наблюдением Глеб, когда последний синий мундир скрылся за углом.

– Что? – Старичок, продолжающий посреди коридора как ни в чем не бывало разглядывать затянувшиеся ссадины и прихватившиеся струпьями рассечения, опустился на каблуки.

– Этот Комиссар. Вы ему не нравитесь.

– Я вообще мало кому нравлюсь, – усмехнулся старик. – Кстати, нас не представили. Георгий Андреевич Прохнов, – протянул он руку. – Заведующий кафедрой генетики и микробиологии.

– Глеб Глен. Ефрейтор третьего взвода двадцать второй роты сто двенадцатого десантно-штурмового полка «Черный камень», – отчеканил Глеб и осторожно пожал руку впечатленного знакомством Прохнова.

– Наслышан.

– Для чего я тут?

– М-м… Пойдемте-ка, – взял Георгий Андреевич Глеба под локоть и зашагал дальше по коридору. – Нам есть что обсудить, но не здесь.

Кабинет заведующего кафедрой генетики и микробиологии был совсем не похож на кабинеты офицеров, которые Глебу довилось посетить в «Зарнице». Вместо алюминия и пластика – бронза и дерево, вместо голых стен, изредка украшенных фотографиями боевых друзей, – стеллажи до потолка, заставленные старыми бумажными книгами, картины в тяжелых резных рамах, дипломы и грамоты под стеклом.

– Присаживайтесь, – указал Прохнов на обитый кожей стул возле массивного стола, за которым разместился сам в огромном кресле. – Что вам известно о цели вашего приезда в столицу?

– Ничего, – пожал плечами Глеб, устраиваясь на жалобно заскрипевшем стуле. – Меня прямо из госпиталя взяли под конвой, отвезли на аэродром, и вот я здесь. Не уверен, что даже мое командование в курсе. Надеюсь, меня не объявили дезертиром.

– Этого следовало ожидать, – усмехнулся Прохнов. – Особый отдел ни дня не может обойтись без секретности, и частенько она переходит все мыслимые границы. А эти солдаф… гвардейцы, они просто… – старик запнулся, осознав, что его речь принимает оскорбительный оттенок по отношению к собеседнику. – Впрочем, вы же не это хотели услышать.

– Да. Для чего я здесь? – напомнил Глеб.

– Вы помните своих родителей?

– Плохо. Отца видел только на фотографиях. А мать… Я был слишком мал, чтобы иметь ясные воспоминания. Мне сказали – она умерла.

– Действительно, – вздохнул Прохнов. – Ваша мать, Магде Глен, ушла от нас слишком рано. Но она оставила большое наследство – результаты своих научных трудов. И самый ценный из них – вы.

– Не понимаю.

– Это засекреченная информация, но я считаю, вам нужно знать, особенно учитывая отведенную роль. Магде Глен работала с доктором Бертельсеном. Понимаю, что это имя ничего вам не скажет, – развел руками Прохнов, – но в научном мире оно имело огромный вес. Их работа, если не вдаваться в подробности, велась с целью ускорения регенерации поврежденных тканей человеческого организма и увенчалась определенными успехами, хотя так и не была окончена в связи с трагическими обстоятельствами, не достигнув этапа апробирования на людях. Так предполагалось до недавнего времени. Продолжение исследований было поручено моему коллективу, и я с радостью принял эту честь, равно как мои коллеги. Мы трудились не покладая рук, но, увы, продвинулись незначительно. А сроки поджимают. – Прохнов снял очки и, грызя дужку, умолк, занятый созерцанием сидящего напротив гостя. – И тут судьба преподносит такой подарок! – продолжил он после долгой паузы. – Появляетесь вы.