Моя преступная связь с искусством

Диме Бавильскому

Эта женщина читала все мои мысли.

С высоты литературного опыта говорю: чтобы поведать историю, от которой побегут мурашки по коже, не нужно растрачивать множества слов.

Жизненный опыт напоминает: главные герои рассказа мертвы и они не могут мне возразить или добавить хотя бы полстрочки. Незнакомая невысокая женщина оказалась рядом со мной у окна.

Вместе мы смотрели на скрытую мглой крышу напротив.

— У нас в Сан-Франциско, хотя туман, но тепло, — думала я. — А вот завтра буду в Нью-Йорке и там обязательно зайду в здание на Бродвее, где когда-то размещалась его галерея… и там будет стужа, там уже будет настоящий январь.

— Конечно, по сравненью с Нью-Йорком, где сейчас холодрыга, наша погода покажется ерундой, — сказала она.

— Сначала его бродвейская галерея, — подумала я. — А потом хорошо бы посетить таинственный Тегеран, где он родился; только бы найти говорящего на фарси проводника.

— Я из Персии, меня зовут Нази, — сказала она.

— У меня был друг, армянин по фамилии Бахман, он вырос в Иране, — сказала я и, представившись, протянула ей руку.

— Мое детство прошло в Тегеране, совсем недалеко от района, где жили армяне, — сказала она, протянув мне руку в ответ:

— И по твоим глазам я уже все поняла.

Я взглянула на нее попристальней: не вяжущийся с компьютерным миром кочевничий «этнический» плед, торчащие по-эйнштейновски во все стороны волосы, учение о суфизме вместо учебника по софту подмышкой, — и не удивилась, что ей сразу же стало ясно, что он был мне не просто друг и что его больше нет.

* * *

to<[email protected]>: E-mail в Амстердам, 14 мая 2007

— Дорогой Улай: мне дали грант и я собираюсь выпустить книгу о Бахмане, моем друге, в чьей галерее Вы с Байарсом выставлялись. Какое место занимали в Вашей карьере эти перформансы и какое влияние Бахман оказал на Вашу жизнь?

……………………………………………………………………………………

— Дорогая Маргарита: на днях я отправляюсь в Москву и Екатеринбург с новым проектом и вернусь только после двадцать шестого. Как поживает Ваш друг?

* * *

Александр Евангели: москва, коммент в ЖЖ, 26 мая 2007

Когда Улай говорит перед аудиторией, пластика его сдержанна, но ноги выдают странную нервность: он все время ими двигает под столом. Это сильно впечатляет по контрасту с верхом, который почти неподвижен — ноги жестикулируют, а руки молчат.

Перед вернисажем он прочел лекцию «Эстетика без этики — это косметика», о гражданском аспекте искусства. Я накануне не спал и поэтому пару раз отключался.

В баре ГЦСИ я подошел к нему и передал привет от тебя; он спросил, откуда я тебя знаю. Я сказал, что мы давно знакомы, еще с твоих первых рассказов.

Перед тем как водить нас по выставке, он попросил передать тебе ответный привет.

* * *

to<[email protected]>: E-mail в Амстердам, 28 июня 2007

— Дорогой Улай:представь, что ты умер и это никого не волнует. Более того: люди отказываются делиться воспоминаниями, когда их спрашивают о тебе. Хотел бы ты, чтоб после смерти подобное случилось с тобой?

* * *

Арт-критик Томас Макэвилли о художнике

Джеймсе Ли Байарсе,

из книги «скульптура в эпоху сомнений», 1999

Осмысление неопределенности — в частности, сосредоточение на одной из категорий неопределенности, которую он называл просто Вопрос — так можно охарактеризовать раннего Байарса.

Вопрос для него представал в качестве автономного принципа, который может рассматриваться сам по себе и не нуждаться в Ответе.

* * *

Запись в дневнике под названием «Вечный вопрос»

Округлые формы скульптур Джеймса Ли Байарса приводят на ум гласную O.

Большущий красный шар из живых роз.

Шелковый розовый круг с пыльцой золотистого карандаша посреди под названием «Совершенство любви».

Байарс заявлял, что округлые формы подразумевают вопрос. То есть это не гласная О — это «кью», но без хвостика. А по-английски вопрос как раз начинается с Q.

Ответ знание ущемляет. Буква О становится тощей и сжатой с обеих сторон, как личинка, найденная между зимними рамами.

Получив ответ на вопрос, люди приходят в себя и у них появляется чувство, будто они закутались в одеяло и теперь могут поспать.

Отсутствие ответа побуждает их пританцовывать на носочках, как будто им зябко и неуютно.

Вот и на мой вопрос не может быть никакого ответа.

Я теперь всегда начеку, роняю готовые слезы при упоминании имени Бахмана; настораживаюсь, когда говорят об искусстве; вглядываюсь в его пыльное, но для меня все еще пылкое фото, давясь комками следующих важных вопросов: «ПОЧЕМУ?» и, самое главное, «ГДЕ?»

У Байарса есть автопортрет: лицо под затемненными полями шляпы, утопающее в темноте. Как будто он есть и как будто его нет. Как будто он здесь и одновременно не здесь. Под этим портретом он подразумевал «исключительную неопределенность бытия».

Для меня это все — не просто слова.

Бахман, я вижу, как ты проступаешь из тьмы, и как из темного угла моей комнаты высвечивает то твой локоть, то профиль.

* * *

Звонок вдове Байарса в Санта-Фе, 12 мая 2007, 2:22 дня

— Здравствуйте, Гвендолин, я хочу задать пару вопросов про Бахмана.

— А где он сам?

— Он умер почти пять лет назад.

— Боже мой, я не знала…

— Он тоже расстроился, когда узнал про смерть Вашего мужа в Каире лишь два года спустя.

— Я могу как-то помочь?..

— Мне дали грант и я работаю над книгой о его арт-галерее. Не напишете ли Вы для меня несколько строк?

— На бумаге — не буду. Опишу лишь на словах. Мой супруг, вернее, покойный супруг (я сейчас замужем за другим) — называл его «Великим Артдилером». Джеймс Ли сам занимался своей карьерой и не посвящал меня ни в какие дела. Однако, он всегда говорил, что все сделанное для него Бахманом было просто великолепно. Все, о чем только мой покойный супруг не просил для своего творчества — тот сразу же исполнял.

Молчание. Недолгая пауза. Одна сигара из табака, перемешанного с вишневыми листьями, выкурена до разговора — чтобы подготовиться и привести себя в норму. Нервный взгляд на часы: два, два двадцать, два двадцать два, больше нечего ждать. Другая сигара лежит на столе и готовится к выходу на балкон: чтобы взглянуть на яркое солнце, почувствовать бахмановское присутствие в воздухе, увидеть на перилах непонятно откуда взявшуюся здесь таинственно мерцающую серебристую ракушку, унять нервную дрожь.

С одного конца телефонного провода — преображенная смертью любовника юная женщина; с другого конца — давно, еще до его смерти, потерявшая мужа пожилая вдова, про которую теперь все его друзья говорят: «Ты думаешь, Венди присутствовала при смерти мужа в Каире, куда он всех пригласил? Да она Байарса не переносила на дух!» Обеим сторонам нечего больше сказать.

— Венди, я тронута твоими словами…

— Ты его любила, я знаю. Ты очень сильно любила его. Я это сразу же поняла.

* * *

from<[email protected]>: E-mail из амстердама, 19 ноября 2007

В середине восьмидесятых, в Нью-Йорке, арт-критик Том Макэвилли позвал меня на выставку Байарса, проводившуюся в бахмановской галерее.