Коле очень понравилось это поручение, но когда он, перебежав через танцевальную площадку, приблизился к этой двери, – почувствовал приятный холодок из щели и догадался, почему Николай Яковлевич так долго стоял здесь, и – мальчик понял: если мгновение промедлит, остолбенеет точно так же, как мамин жених, и, не задумываясь, толкнул дверь.

Попасть из ярко освещенного электричеством зала – прямо в ночь, где шелестели в парке листья на деревьях, оказалось изысканным наслаждением. Мальчик направился в глубь парка, и – чем дальше шагал, тем глубже дышал, – и у пруда, под фонарями, догнал Николая Яковлевича. Каждый раз шагнув, тот оглядывался – если уж родился в деревне, то этого из себя не изжить, – и Николай Яковлевич обрадовался мальчику, что не один здесь такой, и завел разговор, как с равным себе; наверно, он слишком был взволнован, чтобы почувствовать разницу в возрасте, и – когда вернулись в ресторан к столику, мама разрешила Коле попробовать вина.

Они еще посидели бы, но тетя Дуня боялась, что перестанут ходить троллейбусы, – ей приспичило ехать в общежитие на другой конец города – вероятно, она решила кого-то осчастливить, – и, посадив тетю на троллейбус, усталые, побрели к Николаю Яковлевичу домой.

Так поздно мальчик еще не ложился – его отправили скорее в постель, но, когда он лег и закрыл глаза, разнообразные впечатления прошедшего дня всплыли перед ним; к тому же он чересчур много ожидал от завтра, чтобы заснуть. В его комнате погасили электричество, и не прошло несколько минут, как мама позвала его.

– Что?! – откликнулся мальчик, но мама почему-то не отвечала, и он опять углубился в свои мечты, как она снова крикнула:

– Ну, Коля!

Мальчик спрыгнул с кровати, позабыв, что маминого жениха так же зовут, как и его, и приоткрыл дверь в соседнюю комнату. Мама раздевалась, а Николай Яковлевич, неловко обнимая, мешал ей, и мальчик увидел свою маму в таком виде, в каком в его возрасте уже нельзя видеть. Она, обернувшись, увидела Колю в дверях и, не раздумывая, хлестанула жениха ладонью изо всей силы по лицу. Тот схватился за вспыхнувшую щеку и отшатнулся, и это все еще ничего – ей как бы необходимо было при сыне сделать некий жест, хотя это было глупо, и что бы она ни сделала – все равно это было бы одинаково глупо, – но у нее в глазах промелькнула такая непонятно откуда взявшаяся ненависть к Николаю Яковлевичу, что в один момент все их отношения, которые могли бы стать достойными всяческого уважения, были разрушены, – и тоска подступила необыкновенная, когда жизнь проходит без любви. Коля понял, что произошло что-то ужасное, бросился в свою постель и закрылся с головой одеялом. Когда мама легла в платье рядом, он тотчас уснул. Ему приснилось, как он вышел из ресторана прямо в Турцию.

Назавтра мама растолкала его чуть свет; она так и не заснула, прислушиваясь, когда пойдет первый троллейбус. Продрогнув на остановке, Коля многое передумал и, когда сели в троллейбус и поехали на вокзал, – жалея маму, посчитал нужным сказать:

– Зачем тебе этот… – и мальчик не находил слов, чтобы описать Николая Яковлевича.

– Не надо так про него говорить, – попросила мама, – он хороший человек.

– А ты красивая, – добавил Коля, – и найдешь себе получше.

Мама только усмехнулась, как он это заявил, лучше бы ему промолчать, и, когда он еще показал, что у нее не завязаны шнурки на туфлях, махнула рукой, не имея ни сил, ни желания привести себя в порядок, и все же признательна осталась сыну за эти слова, которые не всякий взрослый найдет.

На вокзале она купила в кассе билеты и после бессонной ночи перепутала платформы – вместо скорого поезда сели в электричку и, если бы не спросили у людей, поехали бы в другом направлении. Все же они, запыхавшись, успели на поезд, и неудивительно, что Коля не заметил на соседнем месте конопатую женщину с маленькой девочкой на руках, однако, почувствовав на себе пристальный взгляд, вздрогнул.

– Вы отрепетировали? – поинтересовался он.

– Да, – женщина кивнула пером в шляпе.

Когда поезд тронулся, мама завязала шнурки на туфлях, а Коля – чем дальше ехали, все безнадежнее грустил, – он размечтался уже о другой жизни, и вот теперь ему предстоит вернуться назад в деревню, и что он скажет друзьям, и – мальчик решил рассказать им про Турцию, которую увидел во сне, и – можно представить, что ему приснилось.

Проводница предложила чаю, и попить горячего так оказалось кстати, но Коля расплакался. Мама начала его утешать, когда сама едва сдерживала слезы, и ей полегчало, будто и она поплакала. Она даже не задумывалась, почему хнычет Коля, – причина казалась очевидной; тут до мамы дошло, что его слезы вызваны чем-то таким, чего ей не понять. Мальчик разрыдался, почувствовав, что мама не может сообразить, и только плечом передергивал, когда она пыталась приласкать его.

– Как ты не стесняешься реветь при девочке? – не вытерпела мама. – Что она подумает про тебя?

Но Коле было все равно, а девочка умела только смеяться вслед.

– Ты плачешь, – наконец догадалась конопатая женщина, – из-за того, что тебе подали чай не в стеклянном, а в бумажном стаканчике?

Он, конечно, не ответил, но мама поняла, что это так.

– Какой ты еще маленький, – сказала она.

Владик привел с собой какого-то незнакомца в шляпочке. Тот повесил шляпочку на гвоздь в стене, вытер платочком лоб и поспешил присесть, а я не успел предупредить – и стул под ним развалился. Незнакомец поднялся и тут же ищет, на что ему опять присесть.

– У тебя один стул? – глянул на меня с удивлением Владик. – А если к тебе женщина придет?

– Какая еще женщина? – ухмыляется незнакомец.

«А у самого…» – подумал я.

– Позвони мне завтра на работу, – сказал Владик, – найду тебе пару списанных.

Ставлю на газ чайник и делаю вид, что кроме стульев у меня все хорошо, что я вполне доволен жизнью, а когда делаешь такой вид – это еще хуже, чем если бы я расплакался.

– И что – будем пить чай стоя? – недоумевает Владик. – Не успел рассмотреть твою обстановку, – взглянул на часы, – но теперь знаю, где ты живешь.

– При случае заезжай, – снова я улыбаюсь и, когда они ушли, не бросился к окну и не наблюдал, как Владик развернется на своей шикарной машине, а слушал, как они уедут, и, когда услышал, как они уехали, долго еще скучал; наконец шагнул к окну. В доме напротив открывается дверь на балконе, высовывается кулак, разжался – из него выпорхнула бабочка. От нечего делать я стал перелистывать книги и нашел деньги.

Выбежал на улицу, около почтамта полез в карман и обнаружил дырищу – рука пролазит; в следующий раз нельзя перепутать карманы, и побрел назад – еле тащусь. Дома прилег отдохнуть; однако, лежа, не мог придумать – чем заняться, с чего начать. Поднявшись, опять стал перелистывать книги, но денег больше не нашел и еще обнаружил, что незнакомец забыл шляпочку. Потом в окне вижу – в доме напротив снова открылась на балконе дверь – и кулак снова выпустил бабочку.

Назавтра целый день ремонтировал стул, решил так сразу не звонить Владику и несколько дней пропустил, чтобы он не подумал, что я очень нуждаюсь в его списанных стульях. И, наверно, слишком много времени я пропустил, потому что, когда позвонил ему, Владик не мог вспомнить про стулья.

– Мне сейчас не до этого, – сказал он. – А ты разве не знаешь, что умер Удобоев?

– Я такого не знаю.

– Как не знаешь? – удивился Владик. – Это же он упал у тебя со стула!

– Извини! – вскрикнул я. – Я не знал его фамилии, – как бы оправдываюсь. – Как это – умер?

– Ну, вот взял и умер – завтра похороны, – объявил Владик и объяснил, куда ехать и во сколько.

После этого разговора хожу взад-вперед по комнате; не знаю, зачем так хожу, увидел между рамами бабочку. Как она туда попала – форточка закрыта, да еще вдобавок заделал марлей от мух, а окно заклеено на зиму, и, когда лето уже на исходе, не хочется отдирать бумагу. Открыл форточку, чтобы бабочка вылетела в комнату, и можно тогда поймать ее сачком. Ожидал, пока она вылетит, и, прохаживаясь по квартире, увидел в коридоре на гвозде шляпочку Удобоева. Я не знал, что делать с ней, и, чтобы об этом не думать, вернулся к бабочке. Она уже не билась между стеклами, а успокоилась, сложив крылышки. Чтобы она не истязалась, я поспешил встать на табуретку и, просунув руку между рам, ухватил ее за крылышки. Если стряхнуть пыльцу с крыльев, то бабочка умрет, а она так трепыхалась в моих пальцах, что пыльца, конечно, осыплется. Зажал бабочку в кулаке, и она там щекоталась, пока я выбежал в подъезд и, спустившись на первый этаж, выпустил ее. Бабочка, будто пьяная, закружилась в воздухе.