И эта Дуся, работая в сельсовете уборщицей, стала ездить в город и обивать там пороги. Как раз время наступило такое, что на Кузькина посмотрели сквозь пальцы, – никто у Дуси не поинтересовался, почему у Кузькина нет паспорта. А старик боялся, не знал, что ответить, если у него спросят, как прожил жизнь, и не мечтал, что все обойдется. Может быть, очень важным оказалось то обстоятельство, что Дуся хоть и работала уборщицей, да не где-нибудь, а в сельсовете, и это определило все. Тем не менее, в стране не хватало бланков паспортов, и Кузькин получил паспорт только осенью.

Как раз должны были состояться выборы. Не имея раньше паспорта и не будучи прописан, старик не участвовал в этих мероприятиях и теперь, когда из почтового ящика вынул приглашение, стал ожидать выборы с нетерпением и попросил жену приготовить лучшую одежду. И старуха поддалась его настроению – ведь долгие годы они жили уныло, и вот сейчас предоставился случай.

Когда долгожданный день наступил, Кузькин взял жену под руку, и они отправились на избирательный участок, однако на улице не встретили ни одного человека – никто не видел их счастья. За годы советской власти эти выборы, когда уже в шесть утра агитаторы палками стучали по стенам, так надоели, что едва людей оставили немного в покое, они, сознавая, что по-прежнему над ними те же фальшь и обман, сидели дома.

На избирательном участке скучали за длинными столами члены комиссии, и, когда появились старики, вышло им развлечение; они обрадовались несчастным и подмигивали друг другу, подхихикивали. Кузькин не мог сообразить: за кого голосовать, куда подойти, как встать, куда бросать бюллютень, а его Варя вообще была женщина темная. И он, и она все сделали, как им сказали, и рады были, довольны собой, что все правильно сделали, как положено, и, вышедши с участка на улицу, побрели по берегу замерзшей реки в гости к Дусе.

Вслед выехали три милиционера на белых лошадях, за ними увязалась крохотная такая же белая собачка – тявкала на лошадей и на милиционеров; те смотрели вдаль, на линию горизонта – все так голо и пустынно, и если бы не комнатная белая собачка на берегу замерзшей реки, – совсем было бы страшно.

Пока Дуся расставляла на столе посуду, смотрели в окно, где посыпался снег, и это было хорошо, прекрасно, и можно было так всю оставшуюся жизнь просмотреть, да только старик на избирательном участке, переволновавшись, вспотел, у реки его продуло, и он поспешил разлить вино. Оно оказалось такое горькое, что даже старик скривился. Дуся где-то вычитала, что вино подливают в чай, и они решили попробовать.

Пока закипал на плите чайник, смотрели, как падает за окном снег. Наконец вода закипела, заварили чай, разлили по кружкам, капнув в них этого отвратительного вина, и напиток получился изысканный.

Как отправились обратно – ветер переменился, опять дул в лицо; вместо снега начался дождь – прежде снег был теплый, а дождь брызгал – холодный, ледяной. Старик еле волочил ноги, почувствовав, что заболевает, и горячий чай с вином не помог.

Дома старик поскорее улегся в постель и позвал жену. Варя потушила свет, разделась и легла рядом с ним, хотя они уже не спали вместе. Кузькин обнял ее и поцеловал, и старуха, счастливая, быстро уснула, а он не мог уснуть, ощущая, как сердце прыгает в груди.

Назавтра он получил первую свою пенсию. Обрадовавшись, Кузькин сразу купил бутылочку, затем подумал и спрятал от жены деньги. Но, после того как выпил эту бутылочку, ему опять стало плохо. Когда Костя и Настечка узнали, что старик заболел, они решили, пока не поздно, еще раз сходить к дедушке, потому что если он умрет, никогда они уже не получат свою шоколадку. Конечно, им было очень страшно идти сейчас к нему, да откладывать нельзя, они даже решили прогулять в школе уроки и, когда вышли из своей деревни, услышали на мосту, как в церкви на другом берегу зазвонили в колокольчик, очень бодро, и весело, и настойчиво. Хотя небо висело пасмурное, неподвижное, свежая белизна снега ослепляла, и пелена на небе истончалась, готова была прорваться, и на нем собиралось просиять солнце.

Перед тем как зайти к дедушке на другом берегу, решили сходить в церковку помолиться, чтобы старик вернул шоколадку. Там из распахнувшихся «царских врат» шагнул священник, благословляя, и – шепотом, едва слышно запел. Широкое, бородатое лицо его ярко горело, и на иконах в этой церковке святые раскраснелись – такие же круглолицые. Вдруг слышно стало, как потрескивают свечи, и батюшка продолжал шепотом молиться. И над иконами, над батюшкой, над его слабым простуженным голосом летала в благоухающем дыму от кадила, ожила зимой у алтаря бабочка, трепыхалась в волнующемся воздухе. Между словами батюшки стало тесно, и, не понимая, о чем он поет, дети растерялись. Народу в церковку набилось много, и когда дети выбрались из нее, ослеплены были выпавшим, пока они молились, снежком, который освежил, обновил все вокруг, и у Настечки закружилась голова. Костя поддерживал сестру, чтобы не упала в обморок, и от нее промелькнула к нему отчетливая мысль, что дедушка заболел, как только получил паспорт, и если бы не получил его, остался бы здоров, и зачем они попросили тетю Дусю.

После церковки дети еще сильнее стали бояться, и запели про себя, как бы стыдясь своей слабости, и, вошедши в дом, подошли к кровати, на которой лежал под одеялом старик.

Он похудел, осунулся, под глазами появились синие круги, и взгляд у старика уже направлен был куда-то очень далеко, где ни страха, ни страданий, и – как ужасно это ни оказалось – любопытство перед смертью у детей возрастало. Бабушка ходила от одной стены к другой и посматривала в окно, ожидая врача. В такой обстановке нельзя было напомнить дедушке про шоколадку, еще прошел час, и старуха, переволновавшись, села на стул у окна и, глядя в него, уснула, положив руки на подоконник и на них голову.

– Сразу купил бутылочку, – старик повернулся к внуку и внучке, – а после того как выпил, забыл, где спрятал от бабушки деньги, – пробормотал он. – Теперь придется ожидать следующей пенсии.

Услышав сквозь сон про пенсию, бабушка Варя подхватилась – и во сне ли, наяву увидела ангела. Дети спрятались от нее за шкаф и не увидели этого ангела, которого увидела бабушка. Но она моргнула – и ангел исчез… У старика по щекам пролились слезы, и он, застыдившись их, повернулся к стене.

Выглянув из-за шкафа, дети увидели слезы и выскользнули из дома. Во дворе Костя схватил за руку сестру. Настечка в недоумении оглянулась, а он показал ей на березу у сарая. После того как на улице спилили деревья, эта береза во дворе осталась одна и возвышалась над заснеженными крышами. Девочка подняла голову и ахнула, а Костя вместо слов сжал еще сильнее ей руку. На каждой ветке сидела розовогрудая птичка с хохолком – это были свиристели; они всегда неожиданно появлялись зимой, прилетали целой стаей; при виде их возникала в душе радость и оставалась надолго. Костя с Настечкой задумались, почему свиристели прилетели к старику во двор и уселись на его березе именно в этот час и в этот день?

Дети побрели в свою деревню на другом берегу, молча, глядя в землю; начинало вечереть, небо посинело, нахмурилось, и – они простили старику шоколадку и не вспоминали про нее никогда.

После поминок, когда все разошлись, бабушка Варя стащила с себя дырявые сапоги – весь день на ногах, и они промокли насквозь, – поставила сапоги сушиться у печки, сняла чулки и повесила их на веревку, протянутую от печки к стене, а перед тем как лечь в постель, вспомнила: не все еще сделала, что нужно, и, не зная молитв, первый раз в жизни поклонилась перед иконой, даже не зная, кто изображен на ней – круглолицый, румяный и молодой.

Намаявшись за этот тяжелый день, она легла – будто под землю провалилась, а под утро видит сон: въезжает во двор машина с дерьмом и остановилась у сарая. Из машины выпрыгнул мужчина в расцвете сил, но она знает, что это ее старик, только он все время поворачивается спиной, затем открыл сарай и стал что-то искать на полочке у верстака.