— Эдам. Можно, м-м-м, тебя кое о чем спросить?

— Валяй, — разрешает он, крутя в руках стакан с вином.

Я собираюсь с духом:

— Можно считать, что у нас с тобой серьезные отношения?

Он смеется:

— Серьезные отношения? Ты о чем?

— Ну, ты мой друг, я твоя подруга. Я хочу спросить, мы с тобой на этой стадии?

Он хмурится и сжимает стакан. Вид у него становится сердитым, но только на секунду, а потом, залпом выпив свой «шираз», он говорит:

— Конечно. Если тебе так нравится. Да. Серьезные. Мы друг и подруга.

— Хорошо. Мне бы хотелось, ну, знаешь, сказать об этом маме и родным.

Он озадаченно смотрит на меня: — Конечно, говори.

Я улыбаюсь и смотрю ему в глаза долгим взглядом. Наверное, он не самый лучший друг в мире, но он наверняка один из самых шикарных. Мой друг, мой бойфренд. Мне нравится это слово: бойфренд. Я могла бы повторять его весь день.

— Спасибо, — говорю я. — Для меня это так много значит.

Он улыбается, несколько развязно, но приятно.

— Я тебе говорил, что ты смотришься очень сексуально?

— Да, — отвечаю я, — говорил.

А потом я говорю ему, что пойду в дамскую комнату, и иду туда, захватив с собой косметичку.

Здесь даже туалеты — шикарнее некуда. Пропитаны дорогими духами, с маленькими кусочками мыла, на которых выдавлено название ресторана, с мраморными раковинами и дверями красного дерева на каждой кабинке.

И вот когда весело зажурчала моя струйка, раздается стук в дверь.

— Кто это?

— Я. Это он.

— Эдам, это женский туалет.

— Я зашел узнать, как ты.

— Но я же…

— Можно мне войти?

— Это же женский туалет, — напоминаю ему я.

— Ну пожалуйста, — умильно тянет он.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Подожди секундочку. — Я вытираюсь и красная как рак открываю дверь. И, не дав мне до конца натянуть трусы, он начинает меня целовать, и хотя часть меня противится этому, другой части эти поцелуи нравятся.

— Ты такая сексуальная, — говорит он, покусывая мне ухо. И затем, не давая опомниться, он задирает мне юбку и начинает расстегивать свои брюки.

Я нервничаю. Я хочу сказать, что секс в общественных туалетах — это не то, к чему я привыкла. Поцелуй с языком — это верх непристойности, которую я могу себе позволить. В норме я веду себя не бесстыднее бабушки Кристины Агилеры. И вот, пожалуйста, я поддаюсь его уговорам, надо отметить, весьма убедительным.

В этом есть что-то возбуждающее.

Закрытое пространство. Привкус опасности. Риск быть пойманной. Острота желания.

Это плохо, но и хорошо в то же время.

Через несколько кабинок от нас очень вовремя спускают воду, и она заглушает кульминационный стон Эдама, который он, кончая, испускает. Он тяжело дышит мне в ухо и крепко держит меня, приходя в себя.

— Тебе хорошо? — шепчет он.

— Да, — говорю я ему. — Просто прекрасно.

Отрицать это дальше уже не имеет смысла. Эдам — сексуальный маньяк.

Для него вся жизнь — это один непрерывный трах, прерываемый краткими и удручающими паузами не траха. Нет, я не жалуюсь. В конце концов, все это тянулось месяцами. Мои одинокие ночи в двуспальной постели, и мне надо было наверстать упущенное.

Но сейчас я понимаю, в чем мое теперешнее упущение.

Проблема в том, что Эдам горит не только желанием делать это все время или всеми возможными способами, он хочет делать это везде. В душе, на ковре в комнате, в ресторанном туалете.

А как я вам уже сказала, я отношусь к этому совсем по-другому. Для меня это совсем другая песня.

Но существует странный миф о сексе.

Почему-то считается, что если у вас целую вечность этого не было, то вы должны с жадностью накидываться на мужчину. Но мой собственный опыт говорит, что это правило не работает.

Наша первая близость, моя и Эдама, была бледной и неинтересной. Впервые за год выпали мне радости секса, а для меня это оказалось не более чем отраженный сигнал, если брать по шкале Рихтера.

Согласна, это было не так уж плохо. Но дело в том, что для меня это не было вообще ничем. Теперь я начинаю понимать, что к чему. Признаю, я бы предпочла, чтобы Эдаму иногда — ну хоть иногда — нужно было что-то другое, не секс. Ну, не знаю, поговорить со мной, что ли, или еще что-нибудь, менее необузданное и страстное. Нет, это неправда. Эдам говорит со мной. Говорит, что я выгляжу потрясно. И сексуально. И мне нравится, когда он это говорит. Даже больше, чем нравится. Ведь Эдамы не растут в изобилии на деревьях. А мы только что подошли к определенной стадии отношений. К той стадии, когда отношения переходят на другой уровень. И раз уж они на этой стадии, то пройдет совсем немного времени, и я задам ему один важный вопрос, а именно: «Ты не против, если я познакомлю тебя с мамой?»

Потом, конечно, будут и другие важные вопросы, из которых первым номером пойдет: «Сможешь ли ты солгать ради меня?»

И он ответит «да» на оба вопроса.

Я это чувствую.

Потому что он увидит, как много они для меня значат, хотя лучше, если бы они не были такими важными для меня. Он поступит правильно, потому что сексуальный он маньяк или нет, но я чувствую, что он человек порядочный. И начинает казаться, что он понравился бы мне, даже не будь Эдамом, даже если бы он не был подходящим материалом для создания друга, который бы понравился маме.

Эта мысль меня пугает.

Ведь это и в самом деле так.

Я иду на работу.

Лорейн в сверхотличном настроении. Наверное, потому, что толстый лысый мистер Блейк расхаживает по торговому залу, присматривая за всем. На ее лице маниакально приветливая, обращенная к нему, улыбка. Очень забавно, но он этого не замечает. Честно говоря, смотрит он на меня.

Подходит.

— Здравствуйте, мистер Блейк, — говорит Лорейн.

Но мистер Блейк протягивает руку и улыбается мне:

— Не думаю, чтобы мы где-нибудь встречались, — у него один из тех голосов, которые, кажется, и бывают только у жирных, лысых дельцов. Неторопливо плывущий изо рта с сигарой. Уверенный. Денежный.

— Нет, мы не встречались, — говорю я. — Я Фейт Уишарт.

— Хорошо, Фейт, рад с вами познакомиться. Продолжайте работать хорошо.

— Обязательно, — отвечаю ему я, растянув лицо в улыбке от уха до уха.

Лорейн, настроение которой безнадежно испорчено, говорит:

— Не беспокойтесь, мистер Блейк. Я буду за ней присматривать, — но мистер Блейк уже отходит от нас.

— «Продолжайте работать хорошо»! — говорит Лорейн, сердито разглядывая меня. — В какие игры вы играете, Фейт? Откуда мистер Блейк знает, что вы хорошо работаете?

— Не знаю, — говорю я ей. — Правда, не знаю.

Придя домой и включив телевизор, я слышу шум.

Позвякивание. Я выглядываю в окно и вижу Фрэнка. Он несет неоткрытые бутылки и жестянки с пивом к баку для стекла.

Боже, он, похоже, и в самом деле решил начать жизнь заново.

Когда он возвращается, он видит, как я смотрю на него из окна. Он улыбается. Машет мне. Я машу в ответ.

Я думаю о том, как повел себя сегодня мистер Блейк, о том, как мило он со мной разговаривал.

И тут я почему-то вспоминаю слова Джози, старушки, которой я делаю пробный макияж, и они эхом откликаются в моем мозгу: «Вы увидите жизнь в розовом свете».

«Вы увидите жизнь в розовом свете». Что она имела в виду?

Звонит мама.

Сначала я разговариваю с ней на автопилоте и слушаю, как она рассказывает о том, что Хоуп пригласила нас на свадьбу, и о том, как я туда поеду, о том, как туда поедет Марк. В нужных местах я только хмыкаю, ахаю и поддакиваю.

Но потом она говорит:

— Я решила обязательно приехать в Лидс в эту субботу. Познакомиться с Эдамом.

О Господи! Познакомиться с Эдамом!

Я думаю о работе. В субботу я выходная. Но как предлог ее можно использовать, сказать: «У меня как раз сейчас большая кампания по связям с общественностью» — или что-то еще.