— Надеюсь, что так, Билли. Надеюсь, что так.

Короткий, но крутой подъем вел от Старого порта к величественному комплексу зданий Вьей-Шарите, или просто — Богадельне, как называли его в Марселе. Она была построена уроженцем Марселя Пьером Пюже, придворным архитектором Людовика XIV, и Патримонио решил, что это будет самой подходящей площадкой для приема. На этот вечер намечалось что-то вроде премьеры: впервые три макета — Сэма и его соперников — будут выставлены на публичное обозрение, и Сэм желал лично убедиться, что его макет установлен как следует.

Он поднимался к Богадельне по крутым узким улочкам старинного квартала Панье, где в 1620 году и родился архитектор Пюже (по странному совпадению окна его бывшего дома выходили на боковой фасад архитектурного шедевра, который он построит пятьдесят лет спустя). По дороге Сэм припомнил несколько исторических фактов, почерпнутых из разговоров с Ребулем.

Несмотря на название, изначально Вьей-Шарите использовалась скорее как тюрьма, куда силой стаскивали нищих, попрошаек и бродяг, наводнявших в те времена улицы Марселя. Ситуация была до того угрожающей, что весь город напоминал гигантский Двор чудес — традиционный термин для обозначения трущоб. Наконец богатые марсельские купцы решили, что больше с этим мириться нельзя: криминальная обстановка становилась помехой для бизнеса. Поэтому всех сомнительных личностей собрали в кучу и заперли, а после стали использовать как бесплатную рабочую силу. Вот и вся благотворительность.

После Великой революции дела пошли немного лучше. В Богадельню принимали бедных, больных и бездомных, но больше не заставляли их работать. Так продолжалось до конца девятнадцатого века, пока заведение не закрыли. Во время Первой мировой войны здесь располагался корпус медицинских сестер, но после этого Вьей-Шарите пришла в окончательный упадок.

Только в шестидесятых годах прошлого века Марсель озаботился судьбой своего архитектурного сокровища, и после двадцати лет трудоемкой и тщательной реставрации Богадельня стала настоящей гордостью города.

Сэм не знал, чего ожидать. Описание, данное Ребулем, было до того красочным и восторженным, с множеством пауз для целования кончиков пальцев, что он заранее приготовился к тому, что его постигнет разочарование. Но, пройдя через двойные чугунные ворота, охраняющие вход, Сэм замер, пораженный открывшимся видом. Огромный прямоугольный двор, ярдов сто в длину и пятьдесят в ширину, был окружен трехэтажными зданиями, украшенными изящными галереями и аркадами, посреди двора стояла очаровательная церковь, увенчанная овальным куполом. Время смягчило краски, и камень, из которого был сложен весь комплекс, приобрел розово-кремовый оттенок. В лучах утреннего солнца весь двор, казалось, светился.

Несколько лет назад в Богадельне разместились музеи искусств и археологии, а также выставочный центр. В церкви располагалась постоянная скульптурная экспозиция, и именно здесь Патримонио и решил устроить прием. Миновав четыре массивные колонны, Сэм подошел ко входу в церковь, но путь ему преградила крупная женщина с папкой в руке.

— On est fermé, Monsieur.[32]

Слова эти были произнесены с тем плохо скрытым удовлетворением, которое во Франции испытывает всякая мелкая бюрократическая сошка, отказывая вам в чем-либо. Сэм улыбнулся как можно шире и предъявил свое приглашение, табличку с именем и даже папку с документами. Тщательно изучив все это, женщина неохотно отступила в сторону.

Внутри церкви суетились люди, таская ящики с бутылками и бокалами во временный бар. Он разместился в алькове под мраморной статуей, которая смотрела на всю эту беготню слепым белым взором. В дальнем конце зала стояли три длинных стола, задрапированных белой тканью, на них и были установлены макеты. Проект Ребуля, самый низкий, располагался посередине между угрожающе нависшими над ним небоскребами. На каждом макете красовалось имя выдвинувшей его компании: «Уоппинг энтерпрайзес», Лондон, «Ван Бурен и партнеры» Нью-Йорк, и «Эйфель интернэшнл», Париж.

Убедившись, что макет правильно собран и хорошо установлен, Сэм повернулся к выходу и уже готовился к очередному столкновению с драконом в юбке, возможно собирающемуся раздеть его и обыскать, как вдруг обнаружил, что он не один. Стройная темноволосая женщина в черном брючном костюме, похоже, тоже явилась, чтобы осмотреть макеты. Она была довольно привлекательна и принадлежала к тому хищному типажу, который свидетельствует о многих годах строжайшей диеты. От внимания Сэма не ускользнул и ее безупречный макияж. Судя по виду, ей было хорошо за тридцать, но разве с француженками можно знать наверняка?

— Привет. Ну как, нравится что-нибудь?

Женщина повернулась к Сэму и чуть приподняла брови. У нее были ледяные голубые глаза.

— Кто вы?

— Сэм Левитт. — Он показал на свой макет. — От «Ван Бурен и партнеры».

В ответ на его приветствие женщина протянула руку, но ладонью вниз, поэтому Сэм немного замешкался, пытаясь решить, что с ней делать: поцеловать ее, пожать или восхититься маникюром.

— Каролина Дюма, представитель «Эйфель». Значит, мы соперники.

— Похоже на то, — согласился Сэм. — А жаль.

Мадам Дюма чуть наклонила голову и попыталась улыбнуться. Сэм сделал то же самое. Потом она отвернулась и продолжила осмотр.

Вновь оказавшись на залитом солнцем дворе, Сэм задумался о том, является ли у француженок умение отшивать мужчин врожденным, или они обучаются ему на специальных курсах. Так ничего и не решив, он покачал головой и отправился на поиски ланча.

Час коктейля в Богадельне уже наступил, а очередь на вход все еще тянулась через весь двор. Причиной послужило то, что Патримонио, подобно царственным особам и главам правительств, решил приветствовать всех гостей лично. Вот они и ждали под мягкими лучами заходящего солнца, демонстрируя разную степень нетерпения. Ситуацию не спасал даже устроившийся в галерее струнный квартет, исполняющий Моцарта.

Элена и Сэм, стоявшие в самом конце, с любопытством рассматривали остальных гостей — в основном загорелых и оживленных (во многом благодаря бодрящим свойствам пастиса[33]) марсельских бизнесменов и их жен. Кроме того, в очереди стояли приезжие чиновники, которых выдавали болезненно бледные лица, три представителя местного телевидения, несколько шикарно одетых пар, вероятно друзей Патримонио, и обязательный фотограф. Филиппа видно не было: скорее всего, он приехал пораньше, чтобы рассмотреть макеты.

Сэм заметил Каролину Дюма, которая выглядела очень элегантно в наряде из темно-серого шелка; она говорила по мобильному телефону. Их глаза встретились, Сэм кивнул, а мадам Дюма едва приподняла бровь.

— По-моему, ты ей не симпатичен, — заметила Элена. — Кто это?

— Каролина Дюма, одна из претендентов. Из Парижа. Постарайся-ка найти лорда Уоппинга.

— А как он выглядит?

— Как англичанин, я полагаю. Пуленепробиваемый костюм в полоску, большой галстук, хорошая обувь и плохие зубы. Посмотри, это, кажется, он. Вон там, с блондинкой.

Догадка Сэма тут же подтвердилась громким хохотом и чисто английским акцентом.

— Что ж получается, он сам напросился? Ну и придурок. — Тот, кому принадлежали эти слова, покачал головой и взглянул на часы. — Если Жером не поторопится, мы проторчим здесь всю ночь.

Рядом с Уоппингом стояли Аннабелла в маленьком черном платье и еще одна пара. Мужчина казался младшим братом Уоппинга — такой же приземистый, плотный и краснощекий. На джентльменах были прекрасно скроенные костюмы, почти скрывающие их животы. Вторая женщина, возвышающаяся над остальными минимум на шесть дюймов, была одета в откровенное серебристое платье, которое нисколько не скрывало ее невероятную красоту.

— Она не похожа на англичанку, — заметил Сэм.

— Она вообще ни на кого не похожа, какая-то ненастоящая, — фыркнула Элена.