Том закричал. На сей раз, пробудившись, он руками и ногами цеплялся за несуществующие выступы на твердой поверхности, круто уходившей вверх. Ощупью Том обнаружил, что лежит поперек кровати, в изголовье, и лицом прижимается к стене. Темная спальня была словно продолжением страшного подвала, поскольку в воздухе повисло слабое эхо вырвавшегося у Тома крика, наверняка разбудившего соседей и напугавшего Финна.

Из коридора не доносилось ни звука. Еще не совсем выкарабкавшись из кошмара, Том неловко накинул на плечи халат Бет и, поеживаясь, заковылял к полуотворенной двери в комнату сына.

В призрачном свете ночника — голубой луны — Финн разметался на кроватке, прижавшись щекой к мишке и замотавшись в одеяло. Том, не дыша, прислушался к дыханию сына. Пришлось совсем низко склониться к постели тем ухом, которое «работало» лучше, и вот он уловил мерное посапывание, легкое, как слабый ветерок над водой. Том подтянул одеяло и укутал плечики Финна. В картонной, бывшей винной, коробке, стоявшей у кровати, зафыркали — значит, и щенок тоже жив-здоров.

Том, пошатываясь, прошел наверх, сел за кухонный стол и закрыл лицо руками. Торжество жизни в комнате Финна должно бы было его приободрить, однако бодрости он не ощущал. Пятно на земле, голубая клеенка, веревка, завязанная узлом, — едва ли все это ушло вместе со сном. А вдруг сон и не закончился?.. Запах чувствовался по-прежнему — густой, жирный аромат, — в первый момент его можно спутать с благоуханием какой-нибудь невероятной гибридной дамасской розы. Возможно — во всяком случае, такая возможность не исключена, — началась третья часть кошмара, и Том вскоре проснется от собственного крика уже в новом эпизоде, причем каждый последующий кусок будет обладать обманчивой реальностью теперешнего.

Надо развязать узел и узнать, кто завернут или что завернуто в клеенку. В бесформенном свертке запросто могут оказаться слипшиеся, смердящие части расчлененных тел: туловище одной жертвы, обрубок ноги другой. Если и есть там какая-то часть трупика Хэйли Топольски, то явно содержимое свертка этим не ограничивается. Да, Том проявил потрясающую невнимательность в тот вечер, но неужели только отсюда происходит острое, гложущее чувство вины за случившееся с девочкой, пусть даже во сне? Или это из-за Финна? У ребенка ведь не стало семьи, она погибла из-за легкомыслия и небрежности отца, точно растение, которое забывали поливать. «Да» — следует ответить на первое предположение, и «да» — на второе. Однако остается еще нечто большее и худшее.

Невинным людям не снятся сны убийц.

— Папочка?

Том понятия не имел, давно ли Финн стоит на пороге. Мальчик держал на руках мишку и казался напуганным. То были не обычные ночные страхи, что исчезают, стоит лишь покрепче обнять малыша. Финн боялся отца. Встревоженное заспанное личико ребенка побелело, глаза широко раскрылись. Финн будто бы все знал.

— Что такое? — вырвалось у Тома из пересохшего горла.

Не успел мальчик ответить, как мишка стал корчиться и пищать.

Бет проснулась первой. Она лежала тихонько и рассматривала Роберта — насколько удавалось разглядеть его в предрассветных сумерках, к тому же одним глазом. По-мальчишески растрепанные волосы, густые и светлые, неровной челкой падали на лоб. Выражение легкой насмешки застыло на лице, словно губы умели улыбаться лишь иронически. Бет прислушалась к напоминающему шум прибоя гудению первых машин на скоростной автостраде и нашла Роберта без очков невероятно привлекательным, почувствовала себя недостойной этой красоты. Так, бывает, проснешься в номере отеля, а тебе по ошибке принесли на завтрак деликатесы, предназначавшиеся другому человеку, однако кушанья от этого не становятся менее заманчивыми. Бет осторожно вытащила руку из-под одеяла, взглянула на часы. Времени оказалось больше, чем хотелось бы.

Она шепнула:

— Роберт…

Ни звука. Ресницы у него тоже светлые-светлые.

Женщина попробовала еще разок:

— Роберт, милый…

Открылся один глаз. Потом другой. Роберт широко улыбнулся. Он совершенно — как приятно! — не удивился, увидев ее.

Бет улыбнулась в ответ и спросила:

— Помнишь Чикаго?

— Томас?

На другом конце провода не говорили, а хрипло шептали.

— Да, слушаю.

— Пол Нэйджел. У меня инфекция. И кое-какие новости. — Судя по его тону, можно было решить, что звонит он со смертного одра. — Хэйли обнаружили.

«Так я и знал», — подумал Том, а вслух спросил:

— Она жива?

— Нет.

— Ох…

— Мерзкие подонки. Бросили тело в ручей около озера Мозес. Оно по другую сторону гор. Останки принесло течением только сегодня.

— Вы сказали: бросили, они?

— Мужчина и женщина, если их можно так называть — я бы, например, не стал. Им от двадцати до тридцати лет. Белые. Нам известен номер машины и, по описаниям свидетелей, внешность преступников. Люди посчитали их родителями девочки. Вероятно, они действительно кем-то доводятся Хэйли, сейчас это выясняется. В Айдахо у нее вроде есть дядя. Над девочкой… надругались.

— Как мне жаль.

— О чем тут жалеть? — Шепот зазвучал гневно и нетерпеливо. — Вы свободны и избавлены от подозрений. Ах да, у вас даже имеется чертово алиби, хоть вам и ненужное, да и мне оно также ни к чему.

— Не понимаю вас…

— Первое января, девять ноль-ноль! Хэйли находилась в Эленсберге, установлено абсолютно точно. Она была жива, пропади все пропадом! А вы где находились, Томас?

— Я не…

— Ну да, да, конечно. Простите, забыл. Вы здесь были, в этом самом кабинете, разговаривали со мной.

— Так, значит, если…

— Да, верно. Все оказались, черт подери, не в том месте, потеряли только треклятое время. Такие вещи случаются. Отец девочки и словом не обмолвился, что у него есть брат, а никому в голову не пришло его спросить. Нет, нам понадобилось зациклиться на чудаковатых курильщиках, страдающих амнезией. Я тут не шутки шучу, Томас. Ребенок оставался в живых как минимум пять дней после похищения, и от одной этой мысли меня пробирает до самых костей.

Том хотел сказать: он понимает, он знает, в гибели Хэйли есть доля его вины. Только в этой беседе Тому предназначалось амплуа Дурака, и Нэйджел позволял ему говорить исключительно глупости.

— В общем, я понимаю, каково вам.

— Ни черта вы не понимаете, Томас. — Сиплый голос Нэйджела напоминал шуршание сухих листьев на осеннем ветру. — Даже ни вот столечка не догадываетесь, каково мне.

Он положил трубку с мучительным всхлипом — так показалось Тому.

После звонка детектива настроение не поднялось и облегчения не наступило. Том чувствовал: его пробирает до самых костей. Он тупо смотрел в окно кабинета, на частые черные ветви падуба с гроздьями ягод. Том будто раздвоился. Увидел свое второе «я», тянущееся за карандашом и бумагой, составляющее список необходимых покупок для маленькой уродинки — собаки Финна, спавшей тут же в коробочке. Этот другой Том написал: «Клетка (домик)». Потом — «ошейник + поводок». Потом — «брелок для дрессировки?». И «резиновые кости».

Том наблюдал за двойником и угрюмо завидовал его бездушному механическому спокойствию.

— …в этом мире, кроме смерти и налогов, — заключил мистер Дон. Он сидел за столом с вращающейся крышкой, и бумаги постоянно падали с нее белыми хлопьями снега. — Знаешь, кто это сказал, еще до меня? Бенджамин Франклин. Шутник был тот еще. Надо тебе как-нибудь почитать его.

— Да, может, почитаю, мистер Дон.

— Ты его портрет наверняка видел на стодолларовой бумажке.

Чик пришел договариваться насчет мексиканцев. Китаец не особенно надеялся на успех, однако приготовился выложить тысячу долларов за всю бригаду. С первых же минут мистер Дон принялся жаловаться на декларацию о доходах. Хороший знак, по-видимому.

Мистер Дон все брюзжал, сидя спиной к Чику, и царапал на бумаге, царапал, царапал, заставляя китайца ждать. Наконец повернулся вместе со стулом.