«…поведение, по словам студентов, „необъяснимое“».
Том начал лихорадочно рыться в кошельке, причем половина его содержимого высыпалась на пол, отыскал в конце концов визитку Пола Нэйджела и набрал номер. Детектив ответил сразу.
— Безумие какое-то, — выпалил Том, — даже в голове не укладывается.
— Средства массовой информации довольно часто допускают подобное, — ответствовал Нэйджел, чей голос весьма напомнил того пилота из воздушных фантазий Тома. — Конечно, события развиваются не самым благоприятным для вас образом, но мы сделали заявление — вот все, что в наших силах.
— Кому вы сделали заявление? Что там говорится?
— Минутку, сейчас файл откроется, он у меня здесь, в компьютере…
На экран же собственного компьютера Том читал: «Нет ли возможного объяснения происходящему в курсе викторианской литературы, преподававшемся мистером Дженвеем два года назад? В списке литературы, рекомендованной студентам, значится „Странная история доктора Джекила и мистера Хайда“ известного британского автора начала XIX века, Роберта Льюиса Стивенсона…».
— Вот, читаю. Здесь немного. Слушайте. «Департамент шерифа округа Кинг считает нужным пояснить: вопреки утверждениям местной прессы, Томас Бодог Дженвей не рассматривается в качестве подозреваемого в похищении шестилетней Хэйли Топольски, однако остается лицом, представляющим интерес для следствия по настоящему делу». Если хотите, могу переслать вам по электронной почте.
— «Однако»? Что вы хотите сказать вашим «однако»?
— Я вас не совсем понимаю, Томас.
— Это же противительный союз! Он как бы отрицает, по крайней мере частично, значение всего сказанного ранее. Или же содержание предыдущей части предложения изменяется. Ваше «однако», использованное абсолютно не к месту, означает: «Он не подозреваемый — но». И любой человек воспримет как раз «но», а «не» проскочит незамеченным. Разве непонятно? Каждый, кто прочтет ту клеветническую дрянь в «Стрэйнджер», сейчас же подумает: «Ага, конечно, он подозреваемый и есть, просто у них пока улик недостаточно». Вам нужно обязательно переделать заявление. Прямо сейчас, пока оно не разошлось повсюду. Не употребляйте «хотя», завершите предложение, то есть поставьте там точку и…
— Так вас, значит, грамматика не устраивает.
— Не в одной грамматике дело — тут важен подтекст в целом.
— Профессор, в заявлении говорится, что вас подозреваемым не считают.
— Есть же «однако»! Даже не «но», а «однако», а так еще хуже.
— Мы могли написать «в качестве подозреваемого пока не рассматривается» или «не рассматривается в качестве подозреваемого в настоящий момент». Именно такая терминология обычно используется в подобного рода заявлениях, но в вашем случае мы решили ее не применять. Из-за той самой статьи. Наш департамент активно стремится нейтрализовать ошибочное мнение о вас, которое может возникнуть по вине прессы.
— «Лицо, представляющее интерес»!
— Да. Формулировку не я предложил, она плод коллективного решения на уровне департамента. Если бы решал лично я, то, вероятнее всего, назвал бы вас «свидетель». Грань между понятиями очень тонка. Вы думаете, мы не страдаем от бюрократизма? Обсуждение происходило поочередно на каждой инстанции, пока не дошло до шерифа.
— Тот же самый «подозреваемый», только другими словами…
В трубке послышался глубокий вздох. Недружелюбный вздох.
— Лицо, представляющее интерес, — оно и есть лицо, представляющее интерес. Это означает: возможно, нам понадобится повторно встретиться с человеком. Это означает, мы еще не все о нем узнали. Это означает…
— Слова имеют то значение, которое им приписывают люди! А люди думают: «лицо, представляющее интерес» значит «подозреваемый»!
— Мне терпения не занимать, профессор. У меня скорость обменных процессов в организме пониженная, и завожусь я далеко не сразу. Но вот беседую тут с вами и начинаю понимать, почему писаки из «Стрэйнджер» на вас ополчились.
— Вы никак не возьмете в толк. Извините, конечно, ведь я битый час объясняю: язык — это…
— Департамент приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы устранить причины ваших, Томас, волнений. Стоило лишь статье появиться — ни один печатный экземпляр газеты даже продать не успели, — а мы уже обнародовали заявление. А вы мне теперь претензии предъявляете, мол, там у вас запятая, а нужна точка, а «лицо, представляющее интерес» — это, оказывается, подозреваемый. Мы не студенты, которых вы учите красиво выражаться, профессор. Не надо критически разбирать наше заявление, будь оно неладно. Слышите меня?
— А мне-то как теперь быть, после всего случившегося? — У Тома сорвался голос. — Я имею в виду свою репутацию.
— Пропала маленькая девочка. Идет полицейское расследование. Вероятно — страшно не хочется говорить, и лучше никому моих слов потом не повторяйте, — расследуется уже не просто похищение, а убийство. И вы всерьез считаете, что в департаменте нам, извините за выражение, не положить, по большому счету, на ваше уязвленное самолюбие?
7
Мотоциклист в темно-фиолетовом кожаном и шлеме доставил упакованный в целлофан конверт. В графе «обратный адрес» значилось (Том прочитал, пока расписывался на бланке о получении): кафедра английского языка и литературы, Вашингтонский университет. Только срочное деловое послание от Шивы Рэя имело право претендовать на подобную роскошь — доставку на дом; хотя в письме Шива и упоминался, речь шла главным образом не о нем.
Дорогой Том!
К сожалению, именно мне приходится ставить тебя в известность: сегодня утром состоялось экстренное заседание кафедры, на котором решили, что, если учесть нынешние обстоятельства, твои занятия могут вызывать «ненужные толки», поэтому ты временно выходишь в отпуск — оплачиваемый.
Замечу (конфиденциально) — предложение прошло с перевесом всего в один голос, и лично я оказался в меньшинстве. На самом деле я доказывал настолько рьяно, насколько позволяет мое положение, что подобного рода действия станут нарушением твоих основных гражданских прав и дискредитируют кафедру и университет. Увы, эти доводы во внимание не приняли.
Я и многие другие преподаватели мысленно с тобой в такое тяжелое для тебя время. Очень и очень надеюсь снова увидеть тебя в университете и уверен — ты вернешься к нам в ближайшие недели, если не дни. Студенты высоко ценят твои семинары (уж лучше бы молчали авторы той галиматьи в «Стрейнджер»), и им будет очень не хватать занятий, пока ты будешь отсутствовать.
С целью привнесения позитива в нынешние обстоятельства скажу: возможно, тебе удастся использовать образовавшееся свободное время для улаживания последних формальностей с «Ассоциацией» Рэя (ты давно с ним говорил?), а также для дальнейшей работы над новой (долгожданной!) книгой.
С сердечным приветом.
Подпись по виду напоминала небольшое взрывное устройство с тянущимся от него длинным запалом. Чуть ниже следовала расшифровка: «Бернард С. Голдблатт, заведующий кафедрой английского языка и литературы».
«Заведующий, — горько подумал Том, — а ему больше подходит председатель». Председатель — значит сидящий перед всеми… ну да, в кресле. А что, Бернард чрезвычайно гармонирует именно с креслом, мягким, уютным, обитым плюшем. А еще больше с Голдблаттом сочеталось бы тоже чем-нибудь мягким обитое сиденье без спинки — такие попадаются в общественных местах и вмещают обычно много народу. Без разбору. Неразборчивость присуща Голдблатту. «Доказывал настолько рьяно, насколько позволяет мое положение» — то есть издал возглас легкого удивления, точно так, когда курс лекций о Мильтоне выбросили из стандартного учебного плана. Очевидные горестные интонации письма порождены, уж конечно, не личной принципиальностью, заставляющей сожалеть о решении кафедры. Скорее они вызваны неловкостью от самой необходимости писать Тому.
Проблема «нарушения гражданских прав» — та вообще лежит вне Берпардовых интересов. Этот вопрос вполне могли затронуты неравнодушные к политике Расс Ван Стрэнд и Грэг Уимз. Оба они, надо думать, активно защищали Тома в его отсутствие. Типичное для Бернарда поведение: сначала председательствовать на уничтожившем человека голосовании, неумело прикрывшись маской легкого и чуть насмешливого недоумения, а после претендовать на признание и уважение. Маска нужна, чтобы окружающим в произнесенных банальностях и плоских остротах мерещилась тончайшая ирония. Будучи аспирантом, Бернард год провел в Оксфорде, и, по подозрению Тома, главным академическим достижением Голдблатта стало приобретение улыбки Моны Лизы.
