Выбрал мужчину с седой косичкой, прислонившегося к дальнему краю забора. Совсем старик, слишком медлительный и неповоротливый, опасаться вроде нечего.

— Пожалуйста! — произнес беглец свое первое в Америке слово. — Чайна-таун?

— Чего?

— Китайский! Квартал! — Он ведь правильно все сказал? «Змееголовые» постоянно говорят: «Китайский квартал».

Через несколько бесконечных секунд, полных неопределенности, седой забормотал и стал куда-то указывать. От мужчины несло спиртом и кислым молоком. За его речью уследить было невозможно, но рукой он все время делал жест наверх, в направлении улиц.

— Э! Спасибо, приятель.

И снова как в видеофильме, опять в пути.

Петляя, беглец пробирался по городу, похожему на огромный улей с бесчисленными сотами.

Он быстро вышел на промозглые, полупустые улицы, пересекающиеся между собой и пропахшие тмином и корицей, — там находились китайские ресторанчики. Из-за пережитого сначала ужаса, а потом возбуждения терзавший его голод притупился, но теперь началась такая резь в животе, что даже закружилась голова. Желудок буквально скрутило, настолько хотелось есть. Уже не думая об опасности, беглец торопливо рылся в переполненном до краев мусорном баке, пока наконец не нашел почти нетронутую коробочку риса, политого оранжевым соусом. Схватил ее и обеими руками затолкал в рот холодную клейкую массу. Порывшись еще, вытащил наполовину обглоданную куриную ногу, кусок круглой булки, банку «Севен Ап», в которой еще был хороший глоток газировки, ломтик котлеты из гамбургера, остатки рыбы, прилипшие к коричневому бумажному пакету, горстку молодых бобов и жареное свиное ребрышко.

Он заглатывал еду, едва успевая хрипло втягивать воздух, и плакал. С ребрышком в руке перешел через дорогу и очутился в небольшом парке с миниатюрной раскрашенной пагодой и питьевым фонтанчиком. Наклонившись, человек шумно пил, ловя ртом слабенькую струйку ледяной воды, холодом обжигавшей горло. Потом умывался, изо всех сил оттирая грязь вокруг губ и глаз. Поднял свиное ребрышко с края фонтана, уселся на каменную скамейку и уже не спеша объел мясо. У ног его толкались голуби, и он бросил им дочиста обглоданную кость.

Тишина вселяла тревогу. Будто недавно здесь произошло что-то нехорошее. Утро далеко не раннее, а по улице лишь несколько одиноких фигур торопятся неизвестно куда. Вывески в ресторанчике странные, запахи, доносившиеся из кухни, тоже не те. Большинство витрин пустовало: ничего, кроме выгоревшей рекламы старого фильма с Джетом Ли[51], нескольких упавших кнопок да дохлых мух. Человек миновал бакалейный магазин, с виду убогий, как любая лавка в Фучжоу. На углу заметил двух беседовавших людей, издалека показалось, что говорят на кантонском диалекте, однако, подойдя ближе, он не смог разобрать ни слова.

Чуть дальше на той же улочке обнаружился зоомагазин — узкое и длинное помещение, озаряемое единственной лампочкой под низким потолком и зеленоватым свечением аквариумов, в которых поднимались маленькие пузырьки. В магазине не было никого, кроме хозяина — иссохшего старика в тапочках. Шаркая ногами, старик ходил между аквариумами и кормил рыб.

В темноте возникло чувство безопасности. Притворившись, будто рассматривает стайку гуппи, вошедший заговорил с хозяином, не поворачивая головы.

— У меня письмо для дяди. Он здесь работает в ресторане. Он из Наньпина, что в Фуцзяни.

— Спросите лучше в ресторане «Хой Сун». Там все из Фуцзяни.

Пришлось напряженно прислушиваться, чтобы разобрать слова старика, чей голос дрожал, а потому все произнесенное им полностью искажалось, точно звук эха в тоннеле.

— Теперь вспомнил. «Хой Сун». Там он работает. Спасибо. — Гость постучал ногтем по стенке аквариума, отчего испуганные гуппи бросились врассыпную. — Хорошие у вас рыбы.

Он проходил мимо «Хой Суна» лишь несколько минут назад. Вернулся, подергал дверь. Заперто. Сзади ресторанчик примыкал к переулку, там повар в фартуке, забрызганном мясным соком и подливкой, выбрасывал в мусорный ящик еду. И еду, похоже, неплохую. Запомнить ящик. Подошедший извинился и спросил, не работает ли у них официантом Кай Чао из Ляньцзяна, который приходится ему дядей. Повар ответил на диалекте Фучжоу, мол, никто с таким именем не работает в «Хой Сун», но вот в Такоме есть один ресторан, принадлежащий целой семье из Ляньцзяна. Повар сунул руку в карман брюк, достал пачку американских сигарет.

— Куришь?

Подошедший терпеть не мог курить, от курева дыхание становилось несвежим, и все же взял сигарету. Прикрыв сложенными ладонями огонек зажигалки, протянутой поваром, наклонил голову и сделал несколько энергичных затяжек. Ядовитая вонь жидкости из зажигалки заглушила слабый травянистый аромат табака.

— Охрана здоровья! — Повар захохотал. Объяснил: — Мы ж прямо там, внутри, и дымим, но когда госпожа Хан на кухне… — Повар кивнул в сторону ресторанчика. — Ух! Тогда держи ухо востро!

Собеседник повара старался, чтобы дым оставался у самого рта, для чего выпускал его сквозь сжатые губы настолько часто, насколько позволяли, как ему представлялось, хорошие манеры. Здесь, на улице, дым от двух сигарет висел в холодном неподвижном воздухе, обволакивая куривших едким облаком. Оно напомнило первые дни в контейнере, когда у людей еще не вышли запасы табака.

Повар оказался дружелюбным, но грубоватым и слишком прямым. Он задавал личные вопросы: из Фуцзяни — откуда именно? Давно в Штатах? Где сейчас? Собеседник тактично уклонялся от ответов и, вежливо наклонив голову, подводил разговор к вопросу, интересовавшему его самого: допустим, кого-то интересует работа, самая скромная, ну, хотя бы посудомойщиком в «Хой Сун», так с кем можно об этом потолковать?

Повар глубоко затянулся и поглядел на небо, затянутое серыми облачками. Ответил: с господином Ханом надо говорить.

А где же господин Хан?

Нет его. Может, попозже будет. С ним никогда ничего не знаешь наверняка.

Повар и улочка вдруг расплылись перед глазами, и пришлось опереться на стену, иначе и упасть недолго. Видимо, голова пошла кругом от дыма… Нет: внутренности взбунтовались.

— Туалет! Пожалуйста! Покажешь, где туалет?

Он сидел в темной, без окошка, кабинке и тихо стонал. Будто само его существо вдруг разжижилось и теперь выливалось в унитаз сплошным потоком, который жег, как кипяток. Бедняга никогда бы не подумал, что в одном истощенном теле может быть такое количество экскрементов. На минуту понос прекратился, потом шумное болезненное извержение возобновилось, и зловонная масса постепенно наполнила унитаз. Испугавшись — а вдруг перельется через край, — он представил: вот вся дрянь потихоньку подтекает под дверь, и в коридоре образуется лужа. Кто-нибудь увидит на полу дерьмо, откроет дверь туалета, а там — кучка промокшей одежды, а человека уже и нет.

Достигло самого края, однако не вылилось. Пришлось спустить воду четыре раза, прежде чем унитаз очистился окончательно. Потом, пошатываясь и наталкиваясь на стены, человек тщательно, насколько мог, привел себя в порядок. Когда наконец вышел на улицу, повара не было. Страдалец привалился к кирпичной стене. Он словно превратился в немощную тень и опасался, что его может просто унести порывом ветра. Жадно дыша, прикрыл глаза и приготовился ждать господина Хана.

У Тома все утро шло насмарку из-за непрерывного гудения вертолетов. Передним возвышалась объемистая стопка студенческих работ, и среди них попался один неожиданно приятный рассказик «Мередит», написанный Хильди Блом. Действие рассказа происходило на стоянке жилых фургонов в восточной части штата Вашингтон. Но не успевал Том начать очередное предложение, как уже забывал предыдущее, отчего то и дело приходилось возвращаться на первую страницу. И виной тому были вертолеты. Кабинет так и дрожал, когда жуткие летающие машины — судя по звукам, целая эскадрилья — проносились над самым домом. Потоки воздуха от винтов нещадно трепали ветки падуба. Периодически стихая и нарастая вновь, шум не прекращался в течение последнего часа.